Кровавый век - Мирослав Попович

На Индии можно демонстрировать особенности слаборазвитых цивилизаций. В результате страшной бедности большей части населения внутренний рынок чрезвычайно узок. Характерная черта таких обществ – раздробленность территории на сравнительно изолированные лоскуты с архаичной «глубинкой» и гигантскими городскими центрами, метрополитен-конурбациями. В городах собираются миллионы искателей счастья, нищие околицы их контролируются криминалом, жизнь молодых проходит в микромирах своих кварталов в нехитрых развлечениях за пределами традиционной и новейшей социальности, без хорошей работы и без надежды. Транспортные узлы тяготеют к перенаселенным портовым городам, поскольку главную роль играет внешняя, а не внутренняя торговля. В связи с ориентацией хозяйства на экспорт технические культуры (в Индии – джут) вытесняют продовольственные, что усиливает кризисные явления. «Глубинка» хранит самые архаичные механизмы воссоздания культуры, к которым относится также стремление безгранично увеличивать численность рода и этноса, – стремление, которое раньше ограничивалось лишь войнами и эпидемиями. Поддержание рода, которому приносится в жертву жизнь индивида, вырастает в главное беспокойство. Эти страны оказались неготовыми использовать достижения здравоохранения; однако, невзирая на почти полное отсутствие медицинского обслуживания для большинства населения, стараниями развитых стран резко уменьшается смертность от наиболее опасных для мира эпидемий, ликвидируются очаги пандемий, и наступает резкий демографический взрыв.

Источником острой опасности в Индии становятся большие города, где концентрируются миграции неквалифицированной рабочей силы из сел, в основном мужского пола. Национальный доход проедается, из-за слабости инвестиций невозможно найти кардинальные решения. Попытки модернизации, таким образом, не приносят положительных результатов.

Больших земельных ресурсов Индия не имеет. Первые годы независимость знаменовалась «освоением целины», но это не принесло решения проблем. Давление сельского хозяйства на землю в Индии огромное – эта страна характеризуется наибольшей в Азии степенью освоения пригодной к земледелию земли. Неру пытался прорваться через индустриализацию страны. Однако препятствием стала неэффективность государственной промышленности. Гэлбрейт отмечал, что в Индии «почти все корпорации, которые находятся в государственной собственности, убыточны».[763] Впервые перестали быть убыточными они где-то в 1970-х гг., но их рентабельность осталась чрезвычайно низкой.

Как быть в такой ситуации – советские советники сказать не могли, кроме того, что рекомендовали «радикальную реформу земельных отношений» и расширение государственного сектора в промышленности. Самой радикальной была бы, конечно, «коллективизация сельского хозяйства», но только этого еще Индии и недоставало.

СССР в Индии и вообще в третьем мире очутился перед проблемами, способы решения которых были ему абсолютно непонятны. Те попытки прорваться через государственный социализм, которые делал режим ИНК во главе с семьей Ганди – Неру, упирались в неэффективность государственного сектора тем больше, чем более отсталым и архаичным было «неприсоединившееся» государство.

Однако Кремль слабо реагировал на политико-идеологические проблемы, которые принесли ему роль если не лидера, то по крайней мере влиятельной силы в националистических странах Востока и Африки. Более всего советские политики пытались взаимодействовать с арабским миром, в 1950-х гг. – в первую очередь с Сирией и Египтом. Политика дешевых кредитов, которыми страны-должники могли бы распоряжаться по собственному усмотрению, была основана еще Сталиным, а с 1955 г. она становится все интенсивнее.

Советская помощь и кредиты имели свои преимущества: коммунисты не стремились использовать деньги для контроля над «бедными родственниками» уже хотя бы потому, что их у Советского Союза было намного меньше, чем у Америки. Индия, как и Югославия, получали помощь и кредиты из обеих сторон. Парадоксально, что и США, и СССР руководствовались при предоставлении помощи «неприсоединившимся» одинаковыми мотивами: обе стороны были уверены, что модернизация приблизит «мировое село» к ним. При этом американцы рассчитывали на либеральные институты, а СССР – на индустриальный пролетариат.

В конце 1960 г. советский блок предоставил странам арабского мира около $5 млрд кредитов (в 1955 г. $189 млн).[764] Оружие продавали, а не давали бесплатно. Помощь СССР составляла $200 млн, что в сравнении с западными, преимущественно американскими, 5 млрд долларов было ничем.

Борьба за третий мир приобрела характер борьбы за результаты модернизации «неприсоединившихся». Обособление третьего мира в политически якобы нейтральный блок государств стало формой глобальных процессов, – процессов перенесения и либерально-демократических, и авторитарно-социалистических структур на почву традиционных обществ.

Латиноамериканский революционный вариант

Латинская Америка – культурный континент, оригинальная и новейшая испано– и португалоязычная цивилизация. В конечном итоге, язык Бразилии достаточно далек от литературного португальского, и в других условиях местные сепаратисты давно провозгласили бы бразильский диалект отдельным национальным языком. То же можно сказать об аргентинском и других латиноамериканских диалектах испанского. Литераторы латиноамериканских стран иногда кичились местным говором, переходя даже на жаргон, чтобы подчеркнуть свою национальную самобытность. Но вообще у латиноамериканцев просто нет потребности в подобной идеологической обособленности. В 20-х годах XIX века они не только политически разорвали семейные отношения со своими бывшими европейскими метрополиями, но и отреклись от их культурного материнства. Рядовой бразилец воспринимает португальца пренебрежительно, как непутевого провинциала, так же, как мексиканец – испанца.

Янки может относиться свысока к англичанину, но никто в Соединенных Штатах не скажет, что английская культура провинциальна по сравнению с американской.

Достаточно долго Соединенные Штаты были культурной периферией Запада, да и сегодня духовный потенциал Старого Света недосягаем для несомненного заокеанского лидера мировой цивилизации.

Америка создала высокую духовную культуру, и все-таки Великобритания давала и дает больше импульсов мировой литературе, философии, искусству. Лишь в последние десятилетия – в большей степени благодаря безумной braindraining (утечке мозгов) со всего мира – мощь американской культуры приближается к мощи американской техники и экономики, к американскому богатству.

Как вспоминал Хорхе Луис Борхес, в двадцатые годы «аргентинцы начали постепенно открывать для себя Испанию. До той поры даже величайшие писатели, такие как Леопольдо Луонес и Рикардо Гуиральдес, странствуя по Европе, преднамеренно не посещали Испанию. Это совсем не было чудачеством. «В Буэнос-Айресе испанцы, как правило, выполняли черную работу – домашняя прислуга, сторожа, земледельцы – или были мелкими торговцами, и мы, аргентинцы, никогда не считали себя испанцами. Действительно, мы перестали быть испанцами в 1816 году, когда провозгласили свою независимость от Испании. Читая в детстве «Завоевание Перу» Прескотта, я был удивлен, что он изображает конкистадоров в романтическом свете. Мне, потомку некоторых из этих деятелей, они мерещились людьми малоинтересными. Однако, глядя глазами французов, латиноамериканцы открыли в испанцах красочные черты, представляя их в духе шаблонов Гарсия Лорки – цыгане, бой быков и мавританская архитектура. Но хотя испанский был нашим родным языком, и происходили мы в основном из испанских и португальских семей, моя семья никогда не рассматривала поездку в Испанию как возвращение после трехвекового отсутствия».[765] Латинская Америка смотрит на свою цивилизационную праматерь глазами Европы и так по-новому ее узнает – это свидетельство великого аргентинского писателя и интеллектуала чрезвычайно красноречиво. В другом месте он говорит: «… наше наследство не сводится к достижению индейцев, гаучо и испанских переселенцев… нам надлежит вобрать в себя западную культуру во всей ее полноте и без малейших исключений».[766]

Скотоводы-гаучо – не просто профессия или социальный слой, а почти этнос, они похожи на индейцев своими смолистыми жесткими волосами и узкими глазами, потому что их предки – испанские поселенцы – брали себе в жены местных индейских женщин. Легкость браков с окрещенными «цветными» отличала колонизаторов-католиков от англосаксов. Латиноамериканцы не избавились от ксенофобии относительно индейцев, особенно острой в экваториальной Америке, но все-таки христианизация больше устраняла перегородки между католиками-испанцами и католиками-индианцами, чем это происходило в англоязычной Северной Америке. Ее культура была существенно менее зависима от церкви, будучи принципиально светской, и это только углубляло бездну между белыми протестантами и ассимилируемыми «цветными».