Кровавый век - Мирослав Попович

Правда, безоблачный образ России потускнел и забеспокоил Неру в 1937 г., и попытки объяснить самому себе факты сталинского террора гипотезами о каком-то невероятном антиправительственном заговоре не до конца успокоили совесть левого интеллектуала. Так, в конечном итоге, было и в Европе, и если большинство европейских и американских левых все же простили Сталину расправу с «троцкистской оппозицией», то для азиатских учеников Оксфорда и Сорбонны это было тем более естественно – для них еще больше, чем для европейских антифашистов, красная Россия была главной опорой в борьбе за свободу и независимость.

Конечно, Сталин не мог считать «своим» политика с такими либерально-интеллигентскими «колебаниями». Однако в эпоху «критики культа личности Сталина» можно было бы пренебречь демократическими сомнениями Неру относительно 1937 года.

Индия стала парламентской республикой с многопартийной системой, со свободными выборами, с оппозицией и относительно свободной прессой, и здесь уже никакие стратегические интересы и социалистические лозунги не могли вызывать доверия у русских коммунистов. Отсюда – даже во времена провозглашения самых нежных братских отношений, хинди руси бхай бхай, – кислые наставления по адресу «прогрессивного индийского лидера» относительно недооценки им роли рабочего класса и опасности проимпериалистической реакции. Более легко было примириться с Насером, хотя он жестоко преследовал коммунистов: там был понятен твердый режим.

Конституция провозгласила Индию демократическим государством, сувереном которого является единая индийская нация. Сразу возникла проблема, существует ли в действительности индийская нация, или же ее еще следует «создать»: подобная проблема, сформулированная деятелями Италии после победы Рисорджименто, была там намного менее острой. Собственно, у Неру в соответствии с политической традицией Индийского национального конгресса теоретических и юридических сомнений не было: провозгласив Индию демократией, Конституция тем самым считала народ Индии, суверена этого государства, «политической нацией». Но реально ситуация Индии кричаще противоречила европейским представления о нациях. Сегодня население субконтинента, провозглашенного индийской нацией, не имеет в сущности ничего общего с национальной структурой в европейском понимании, и с западной точки зрения, кажется хаотической смесью, в которой нечего искать чего-то постоянного.

Настоящая «неполноценность» Неру, с точки зрения советских руководителей, заключалась в том, что он был левым социалистом не русской, а европейской школы.

Архаика в каждой цивилизации остается архаикой. Но в Индии ситуация особенная. Четыре пятых населения живет в селах. Четыре пятых населения неграмотны. В 1960-х гг. четверть крестьян имела радио, 9 % – электричество. И все. Это значит, что село преимущественно неграмотно и живет на обочине путей мировой и новейшей индийской культуры, в обществе тысячелетних традиций. Из года в год, из века в век теми же орудиями с теми же волами обрабатываются земли, изможденность которых достигла предела.

Относительная самостоятельность села с его натуральным хозяйством и архаичной культурой – самая первая основа застойной стабильности субконтинента.

Села в Индии являют собой маленькие государства-коммунитас, общающиеся с верхними этажами власти только через уплату налогов. Кто там правит, Великие Моголы или англичане, Конгресс или партия Бхаратия Джаната – их это мало касается.

Второй основой стабильности исторически была не трибалистская система и выросшая на ее основе этнонациональная, а кастовая система.

Индия на фоне Китая кажется страной предельно аморфной. Собственно, неясно, можно ли назвать Индию страной – в отличие от Китая, она заселена не одним этносом. В Индии основным понятием для переписи населения является понятие mother tongue, родного языка элементарного сообщества, к которому себя опрашиваемый сам относит: это может быть группа, разговаривающая на каком-нибудь варианте одного из многих десятков индийских языков, – принадлежащих или к группам языков (не диалектов!) синдхи, распространенных на северо-западе субконтинента (в том числе в Пакистане), или к восточным группам языков, в том числе распространенным в долине Брахмапутры бенгали, или языков групп панджаби, гуджарати, раджастани… (И это не считая языков дравидийских или тибето-бирманских!) Само отождествление с группой на основе языка вообще индийцам не свойственно. Один из опрашиваемых во время переписи назвал своим «родным языком»… сибирский, но не мог объяснить, что это значит. Индиец может считать себя хинди, тогда как говорит на другом языке, и может не считать себя хинди, хотя говорит на одном из его диалектов. Да и что такое хинди, когда крестьяне центрального региона, региона вокруг города Дели и восточной части штата Уттар Прадеш, где официально считается распространенным именно этот язык, не понимают друг друга, если живут в слишком отдаленных селах! Что такое литературный или официальный хинди? Диалекты, которые назывались хиндустани, имели вариант, используемый в мусульманской литературе, – ведь город Дели был столицей империи Моголов, и сам регион хинди был центром исламской государственности и культуры. Этот вариант, урду, отброшен пуристами – противниками культуры ислама, – потому что в нем много персидских заимствований; сегодня он, искусственно облагороженный индуистской древностью, известен как литературный хинди. Не слишком интеллигентный человек из района хинди скорее будет разговаривать на английском, чем на литературном хинди.

Субконтинент Индостан представляет собой чрезвычайно пеструю совокупность этнокультурных единиц, которые отличаются не только уровнем развития и культурными чертами, но и самими принципами организации общества в целостные общественные организмы, – то есть отличаются эпохами и цивилизациями.

Мохенджо-Даро – для иностранцев символ Индии, памятник исламизированной Индии

В Индии существуют этнические системы, которые можно считать универсальными для человечества на ранних ступенях культурного развития: это – племенные, трибалистские системы. В Индии они называются «зарегистрированными племенами» (sheduled tribes). (Часть племен такого типа официально не зарегистрирована.) Архаичные трибалистские образования с большими трудностями вписываются в «единую индийскую нацию», но эти трудности знакомы не только Индии.

В Китае, как мы видели, языковая ситуация и этнические традиции тоже не очень способствуют национальной консолидации, но национальное единство многомиллионного населения на огромных просторах держалось и держится на государственной системе, которая обеспечивала единые на всей китайской территории механизмы трансляции культуры. Стабильность индийского общества обеспечивалась не властной, потестарной, государственной системой, а кастовой системой социального распределения функций. Касты не только разделяли индийский социум, но и объединяли его: ведь брахман в любом конце субконтинента мог найти себе подобного и с ним поделиться куском хлеба и в его семье найти себе невесту, – независимо не только от говора, которым пользовались оба, но даже от религии, которую каждый из них исповедовал. А общество не могло обходиться без воинов, учителей, простых тружеников и всех разновидностей тех профессий и социальных слоев, на которые разветвлялись древние варны. Но отсутствие властных, государственных регуляторов трансляции культуры приводило к потере единства и монолитности культурного ландшафта. Это в первую очередь касалось языковых процессов – культурное творчество осуществлялось в этнически разных центрах и в разные времена. А за этим стояли и разные идеологические и политические структуры.

Ислам утверждал абсолютно другие принципы объединения сообществ – объединения людей разных каст и говора на религиозной основе, на основе определенного вероучения.

Ислам был принесен в Индию жестокими и дикими завоевателями – афганцами, а завоевание никогда не оставляет по себе хорошую память. Однако государство, образованное завоевателями, стало единственным властным организмом, который как-то удерживал порядок на субконтиненте, а созданная на основе исламской цивилизации изысканнная культура правящей верхушки оказала большое влияние на Индию и отчасти успешно ассимилировалась даже индуистскими кругами.

Особенность ислама и христианства, этих порождений религиозной культуры средиземноморского региона, заключается в том, что они являются вероучениями, и, следовательно, несовместимы с другими вероучениями. Индуистские религии не знают догматизирующих вероучений, меняют главных и второстепенных богов и держатся в первую очередь на общности культово-обрядовой стороны. Индийцы воспринимали ислам как культуру, и сами внесли в исламскую культуру немало элементов в одежде (например, знаменитая мусульманская чалма), литературу (вспомним хотя бы «Тысячу и одну ночь»), музыку, часто ассимилировали элементы ислама на основе собственной религиозной традиции, а в литературе создали прекрасную индоязычную поэзию персидской формы. Исламская, в первую очередь персидская, литературная традиция распространяется в XVII–XVIII веках на всю Индию, и не регион хинди вокруг Дели, нынешней столицы, а консервативный юг субконтинента стал центром сопротивления исламским влияниям. В конечном итоге Индия не смогла примириться именно с исламским культурно-политическим элементом и при получении независимости раскололась на исламский и неисламский («просто индийский») регионы.