Белая субмарина: Белая субмарина. Днепровский вал. Северный гамбит - Владислав Олегович Савин

по рассказам видевших этот бой, «Хантер» не загорелся, повезло, но в пробоину в носу вливалась вода, и ход сразу упал до семи узлов – корабль отчаянно старался удержаться в строю, но безнадежно отставал от стада, а сзади уже щелкали зубами догоняющие волки. И по мере того как итальянцы сокращали дистанцию, их огонь становился всё более точным, и это было страшно – эскортному авианосцу попасть под огонь главного калибра крейсера. На «Хантере» не было ни брони, ни артиллерии, самолеты он все выпустил в атаку, а те четыре, что успели вернуться и сесть, еще не были заправлены и подготовлены к взлету. А в трюмах – огромное количество бочек с авиатопливом, снаряды и бомбы для самолетов… Бедные парни, как же тяжко им пришлось. А мы уже ничем не могли им помочь, мы не успевали, да. Эскортники правого фланга, «Дикий гусь», «Вальдшнеп», «Дарт» и «Твид», шли на помощь – вот ирония, что «Хантер» – «охотник» – ждал помощи от «Вальдшнепа» и «Дикого гуся»! Но ясно было, что авианосец обречен, и речь идет лишь о том, чтобы, на время задержав врага, снять с корабля шестьсот сорок человек экипажа. Они не успели – «Хантер» весь горел и кренился, теряя ход, еще стреляла по врагу последняя уцелевшая пушка и с наклоненной палубы катились за борт «суордфиши», которые так и не успели выпустить в повторный вылет. Враги оказались быстрее: два эсминца вышли на дистанцию атаки раньше, чем «птички» успели подойти, из двенадцати выпущенных торпед попали две – в корму и правый борт. Для уже поврежденного авианосца это было смертельно. И никто из его команды не остался в живых!

А мы не могли идти на помощь. Потому что наш коммодор Долфин первым увидел опасность, грозящую левому флангу, на котором из всего эскорта оставался один шлюп, «Фламинго», сражавшийся с двумя вражескими эсминцами – «Черный лебедь» погиб, поймав торпеду. Там, из-за дымовой завесы, поставленной подбитым лидером дивизиона, первым вышедшего в атаку, подходил второй дивизион – целехонький, с полным боекомплектом и готовый в клочья разорвать конвой. Но не тут-то было, мы и этим припечатали! Вообще, в том бою ни один из макаронников, на которых мы разворачивали стволы, не ушел нетронутым. Мы и крейсерам всем хоть по снаряду, да всадили, и эсминцам тоже, и итальянского флагмана разделали как надо – этот крейсер, «Евгений Савойский», тоже от нас получил! Итальянцы шарахнулись назад – но с севера шли на поддержку их линкоры, все три; на «Роме» наконец потушили пожар, и адмирал макаронников решил, что теперь можно и повоевать.

Вот тут и нам пришлось туго, да. Двадцать семь пятнадцатидюймовых стволов нас исколачивали, но британская броня держалась, а мы ведь сначала не могли отвечать, занятые отбиванием левофланговых! А когда мы развернули орудия на линкоры, снаряд ударил нам под первую башню, в барбет. Слава богу, броня выдержала, но башня не могла больше наводиться, ее нельзя было повернуть. Затем мы получили еще два тяжелых попадания, в нос и в носовой шестидюймовый каземат правого борта – но и сами стреляли в ответ – и попадали, черт возьми!

Молодой человек, вы знаете, каково это – просто находиться на боевом корабле во время сражения? Никакое кино не передаст ощущения, когда залп бьет по ушам так, что уже через минуту ты глохнешь и объясняешься исключительно криком или жестами. Как в орудийной башне или каземате температура уже через несколько залпов становится тропической даже в северных широтах зимой, ну а вблизи экватора – да кочегарка угольного парохода после покажется прохладным местом! Как весь корабль накрывает вонь и дым от сгоревшего пороха – кто сказал, что он бездымный, да вы взгляните на фото стреляющих линкоров! – и все наверху, на открытых боевых постах, становятся похожими на негров. А самое главное, в тебя стреляют, и укрыться негде, если ты не за броней глубоко в недрах корабля – если враг не промажет, взрывная волна и осколки сокрушат сталь переборок как бумагу, и бесполезно ложиться или нагибаться, надо просто делать свое дело, не думая ни о чем. И тем, кто в низах, я бы тоже не завидовал, потому что если корабль погибает, из нижней вахты не спасается почти никто, ведь им не только дольше выбираться наверх, но и нельзя бежать, они должны обеспечивать работу машин – это не только ход, но и борьба с водой и пожарами – пока нет приказа, никто не имеет права оставить свой пост, а гибель корабля при взрыве погреба или потере остойчивости происходит за секунды. И не будет даже могил.

Страшно? Хе-хе, молодой человек… Страх – это такое дело… Он охватывает человека разом, до паралича, до ступора, когда ты не можешь пошевелиться, не можешь думать… вообще ничего не можешь. И я такое испытал, конечно, все-таки это был мой первый бой. Когда? В самом начале, когда итальянцы попали нам в каземат среднего калибра, и я был послан коммодором туда – уточнить состояние дел и доложить. Вот там мне стало страшно. И Красавчик Чарли – лейтенант Тиндалл, артиллерист – приводил меня в чувство. Оплеухами, хе-хе… А потом я уже не боялся, да. Когда тащил в лазарет Уинтропа, еще не зная, что уже зря, что он уже умер. Когда лез на переднюю мачту вместе с двумя парнями из дивизиона радистов – нам надо было найти и устранить обрыв цепи – после попадания итальянского снаряда не работал КДП – я уже не боялся. И даже когда спрашивал у коммодора разрешения пойти в третью башню ГК вместо убитого Ройла – я ведь тоже артиллерист – не боялся. Когда видишь, как перед тобой, в сотне шагов, крупнокалиберный снаряд вскрывает надстройку и оттуда вырывается пятидесятифутовый язык пламени, слизывая всё на своем пути – ты потом уже ничего не боишься. Когда в ста ярдах от твоего борта встает кормой в небо транспорт и в воду сыплются люди с его палубы, а потом, через мгновение, на них рушится танк, оборвавший крепления – тоже ничего уже потом не боишься. Просто идешь и делаешь свое дело. Наводишь пушку, прокладываешь курс, тушишь пожар… А страха больше нет, он сам испугался и забился куда-то далеко-далеко. Вот такими мы тогда были, молодой человек, да. Империя могла нами гордиться, мы не отступили, даже когда положение наше стало совсем безнадежным.

Нет, ни о чем таком мы не думали. Ясно уже было, что никого мы не спасем. Господи, семнадцать тысяч британских парней, которых мы взялись доставить до порта назначения – неужели их будут расстреливать в воде? Итальянцы не немцы, но тоже ведь Еврорейх… Недавно