Подвиги Рокамболя, или Драмы Парижа - Понсон дю Террайль

Итак, мои друзья, если вы вскроете это письмо, то это знак, что меня что-нибудь задержало или я умер, и тогда я вам оставляю как бы в наследство исполнение клятвы, которую я дал Тюркуазе за несколько минут до ее смерти.

Когда Мармузэ окончил чтение письма Рокамболя, то он вместо того, чтобы распечатать другой конверт, где находилась рукопись Тюркуазы, позвал Ванду и Ми-лона.

– Читайте, – сказал он, передавая им письмо. Ванда громко прочла поданное ей письмо.

– Итак, – проговорил наивный Милон, – то, что хотел начальник, будет исполнено нами.

– Мы сделаем это даже скорее, – заметил Мармузэ, – так как во время его отсутствия я уже занимался его делом.

– Что ты этим хочешь сказать? – спросила Ванда с удивлением.

– Я сейчас объяснюсь, – ответил Мармузэ.

– Посмотрим рукопись, – заметил, в свою очередь, Милон.

– Из этого письма вы видите, что рукопись Тюркуазы касается маркиза Гастона де Моревера.

– Да.

– Разве я не рассказывал вам в прошлом году, какое сильное волнение произвело в обществе исчезновение маркиза Моревера?

– Нет, рассказывал, даже очень подробно.

– Один из его друзей, – продолжал Мармузэ, – Монжерон, употреблял все усилия, чтобы раскрыть эту тайну.

– Мы и это знаем.

– Монжерон был вчера утром убит на дуэли.

– Кем? – спросил Милон.

– Своим старым другом, бароном Генрихом С.

– Но… причина этой дуэли?

– Монжерон любил одну женщину, которую ненавидел барон Генрих.

– И эта женщина?

– Не кто иная, как прекрасная садовница, у которой нашли три месяца тому назад восковую фигуру, изображавшую собой труп маркиза де Моревера.

– Итак, эта женщина теперь в Париже?

– Я провел часть этой ночи у нее.

И тогда Мармузэ рассказал удивленным Ванде и Ми-лону все подробности относительно его свидания с мнимой женой дона Рамона.

– А теперь, – сказал он, – дайте мне совет.

– Говорите, – ответила Ванда, – в чем он должен заключаться?

– Должны ли мы прочесть эту рукопись тотчас же, или же мне нужно удостовериться сперва в том, что прекрасная садовница не оставила еще Париж?

– Я стою за последнее, – проговорила Ванда.

– И я тоже, – заметил Милон.

– Итак, – проговорил Мармузэ, – ты пойдешь со мной.

– Я готов, – ответил Милон.

Хотя у Мармузэ была отдельная квартира, но он, несмотря на это, занимал еще комнату в маленьком отеле Мариньянской улицы.

Он вышел из будуара и прошел в свою комнату.

Через десять минут после этого он уже окончательно переродился.

Мармузэ наследовал от Рокамболя неподражаемое искусство менять костюмы, лицо и фигуру.

Ванда не могла удержаться от улыбки при его новом появлении.

У него теперь были рыжие волосы и совершенно испитое лицо.

На нем был костюм жокея.

– Ты просто настоящий английский жокей, – заметила, улыбаясь, Ванда.

– Если прекрасная садовница узнает во мне обожателя, – заметил он, смеясь, – то после этого я не гожусь в его ученики.

Милон был одет по-обыкновенному, то есть как небогатый мещанин.

– Пойдем со мной, – повторил Мармузэ.

– Куда мы идем?

– К одной даме, у которой ты должен выдавать себя за моего дядю.

– Отлично.

– Ты старый конюший герцога де Шато-Мальи, который находился в большой дружбе с испанским герцогом де Салландрера.

– Что дальше?

– Ты слышал, что дон Рамон ищет конюха, а потому-то ты и привел меня к нему на эту должность.

– А я-то что же буду делать в это время? – спросила Ванда.

– Я не замешкаюсь, – ответил Мармузэ, – и скоро вернусь назад. Я хочу только убедиться, что птичка не улетела еще раз.

И, сказав это, он вышел с Милоном.

Маленький отель, в котором Мармузэ был в прошедшую ночь, нисколько не изменился.

В то время было ровно десять часов утра.

В одном из окон был виден лакей, вытрясавший большой ковер.

Мармузэ позвонил.

Тот же человек, который отворил ему дверь накануне, встретил его и теперь.

И, конечно, не узнал его.

– Что ты хочешь? – спросил он.

– Дон Рамон, кажется, хочет нанять кучера? – начал Милон самым добродушным тоном.

– Не знаю, – ответил лакей.

– Я хотел предложить ему на эту должность своего племянника.

– Барин только что поехал прокатиться верхом.

– Когда он вернется?

– К завтраку – в одиннадцать часов, – ответил скороговоркой лакей и без всякой церемонии захлопнул дверь перед самым носом Милона.

В это самое время у одного из окон показалась какая-то дама.

Мармузэ сразу узнал ее.

Это была она.

Тогда он дернул Милона за руку.

Милон понял его и сказал лакею:

– Хорошо, мы возвратимся еще. Тогда Мармузэ сказал Милону:

– Дядя, ты останешься здесь, где-нибудь по соседству.

– И буду сторожить отель?

– Ну, конечно.

– А даму?

– Ее-то, главное, и нужно сторожить. Если она выйдет, то ты проследишь за ней.

Милон сел на скамейку, стоявшую у соседнего домика, а Мармузэ ушел.

Итак, Милон поместился на скамейке. С этого обсервационного пункта ничто не могло остаться для него незамеченным.

Решетка сада, окружавшая дом прекрасной садовницы, была также сквозная, узорная, так что через нее можно было видеть все, что происходило в саду.

Прошло около часа.

Милон увидел в саду прекрасную садовницу, которая, как казалось, совершенно не обращала на него своего внимания.

Милон закурил сигару и спокойно стал смотреть вокруг себя.

Через несколько времени лакей снова вышел.

На этот раз он прямо подошел к Милону.

– Вы хотели говорить с доном Рамоном? – сказал он.

– Да, чтобы представить ему моего племянника.

– А где же он?

– Он сейчас вернется.

– Вы можете поговорить с ним сейчас же.

– Нет, я подожду.

– Но господин уезжает сейчас с барыней.

– В самом деле? – переспросил Милон, вздрогнув.

– Не были ли вы когда-нибудь кучером?

– Я и теперь кучер; я был конюхом у герцога де Шато-Мальи.

– Отлично. У нас заболел кучер, и его заменяет грум барыни, но он еще очень мал управлять такими лошадьми, как наши.

– Хорошо.

– Так пойдемте.

Час спустя Милон уже сидел на козлах.

Приехав в виллу, он поставил лошадей, а сам с лакеем отправился в кабак.

Но тут Милон попал в западню…

В это самое время Мармузэ и Ванда приступили к чтению рукописи Бирюзы (Тюркуазы).

Она начиналась следующим образом: «Дело происходило в 1823 году, зимой…»

Книга XVIII. Живой мертвец

Дело происходило в 1823 году, зимой. В дом № 14, помещавшийся на площади Лувуа, вошел молодой офицер.

Он поднялся на второй этаж и вошел в слабо освещенную комнату, где лежала молодая красивая женщина и тихо стонала.