Япония, японцы и японоведы - Игорь Латышев

Согласие Шеварднадзе на широкое обсуждение за закрытыми дверями территориального спора двух стран без сообщения об этом в коммюнике было, несомненно, уступкой давлению японской стороны. Но еще большей уступкой стало его фактическое согласие на продолжение того же спора в рамках созданной "постоянно действующей рабочей группы на уровне заместителей министров". Ибо хотя формально в задачу группы входило "обсуждение вопросов, касающихся заключения мирного договора", а не территориального спора, всем было ясно, что обсуждаться в дальнейшем будут, по сути дела, лишь вопросы, связанные с территориальным спором двух стран. Это означало хотя и негласное, но фактическое согласие советской стороны на открытие дискуссии с Японией по "территориальному вопросу".

Естественно, что такой итог переговоров очень воодушевил японских политических комментаторов. Вот что писал, например, по этому поводу обозреватель газеты "Ёмиури" Хирано Минору: "Японские правительство переполнено радостью по поводу того, что нынешний визит советского министра иностранных дел Эдуарда Шеварднадзе был отмечен началом развернутых переговоров о том, как решать японо-советский территориальный спор. Один из высокопоставленных руководителей министерства иностранных дел заявил, что величайшим результатом японо-советских переговоров министров иностранных дел, состоявшихся 19-20 декабря, было то, что министры двух стран провели беспрецедентно конкретное обсуждение территориального вопроса. Прежде Советский Союз заявлял либо о том, что территориального вопроса между двумя странами не существует, либо о том, что этот вопрос уже решен должным образом. Однако при генеральном секретаре Михаиле Горбачеве и Шеварднадзе советская неуступчивость стала смягчаться"110.

С того времени (то есть с декабря 1988 года) я потерял к Шеварднадзе доверие как к государственному деятелю и проникся к нему глубокой неприязнью как к политикану, способному тайком поступаться национальными интересами великой страны, доверившей ему ответственнейший пост министра иностранных дел. Сегодня ход событий за минувшие двенадцать лет явно подтвердил, как я был прав тогда в своих оценках этой личности: в отличие от Сталина, для которого отечеством стала вся Россия, весь Советский Союз, Шеварднадзе показал себя мелкотравчатым грузинским националистом, для которого Кахетия или Абхазия были во сто крат важнее, чем какие-то далекие русские Курилы.

Но тогда у Шеварднадзе хватило ума, чтобы в своих публичных заявлениях создавать впечатление, что никаких уступок Японии в территориальном споре им не было сделано. Подтверждением тому стала пресс-конференция в Токио, проведенная им перед отъездом в Москву. На этой пресс-конференции его ответы на вопросы японских журналистов были выдержаны в жестких тонах. Объяснялось это, разумеется, отнюдь не личным "великорусским патриотизмом" министра-грузина, а совсем иным. Все дело в том, что соотношение сил в Политбюро ЦК КПСС, как и в ближайшем окружении Горбачева, было в тот момент еще таково, что номер с любыми откровенными территориальными уступками Японии там наверняка бы не прошел. Такие консервативно настроенные члены политбюро как Е. К. Лигачев, В. А. Крючков, Н. И. Рыжков и некоторые другие не позволили бы Шеварднадзе, несмотря на его возросшее влияние и на всю его близость к Горбачеву, пойти на открытую торговлю русскими землями. Поэтому-то и предпочел наш министр иностранных дел вернуться в Москву в ореоле "стойкого" защитника существовавших границ страны.

И все-таки те аспекты переговоров Шеварднадзе в Токио, от которых мидовские чиновники преднамеренно стремились отвратить внимание соотечественников, не остались незамеченными советской прессой. Их постарались высветить в своих статьях те самые ревностные приверженцы "нового мышления", которым тогда почему-то очень захотелось склонить общественное мнение нашей страны в пользу уступок японским домогательствам. Особенно усердствовали в этом деле редакции "Известий", "Нового времени" и "Огонька". По телевидению всех превзошел в этом подыгрывании японцам В. Цветов. Министра иностранных дел Э. Шеварднадзе эта группа журналистов стала похваливать прежде всего за то, что ему как раз и не хотелось афишировать, а именно - за негласное признание им существования в советско-японских отношениях якобы "нерешенного территориального вопроса".

Более того, по инициативе все той же группы журналистов-японофилов в советский газетный обиход стала привноситься заведомо японская терминология: четыре южных острова Курильской гряды стали в ряде газет именоваться "северными территориями", хотя для советских читателей это звучало предельно нелепо - ведь спорные острова находились на юге, а не на севере нашей страны. Более того, после декабря 1988 года в публикациях названных газет и журналов слова "территориальный вопрос" перестали браться в кавычки. Все эти мелкие "новшества", как это нетрудно было понять, преследовали явную цель: дезориентировать наших читателей, создать у них впечатление правомерности японских территориальных притязаний к Советскому Союзу. Конечно, подобные "новации" наблюдались лишь в некоторых, но отнюдь не во всех газетах. Редакции "Правды", "Красной звезды" и "Советской России" не пошли тогда на поводу у японской пропаганды. В своих телефонограммах из Токио я, например, постоянно обращал внимание стенографисток и работников редакции на недопустимость отхода от нашей прежней терминологии при освещении вопросов советско-японских отношений.

О стремлении группы московских газет культивировать среди нашей общественности снисходительное отношение к японским территориальным домогательствам говорила, например, публикация 1 марта 1989 года в "Известиях" большого, едва ли не на всю газетную полосу интервью токийского корреспондента этой газеты С. Агафонова с премьер-министром Японии Такэситой Нобору, в котором последний беззастенчиво предался сколь вызывающим, столь и лживым рассуждениям о том, что четыре южных Курильских острова, Хабомаи, Шикотан, Кунашир и Итуруп, представляют собой якобы "исконные земли Японии" и что поэтому Советскому Союзу надлежало "возвратить" их японцам. Примечательно, что редакция газеты не сопроводила это интервью ни оговорками, ни комментариями, превратив газету по сути дела в рупор японской пропаганды.

Трудно, конечно, было в те дни разобраться до конца, чьи интересы отражала упомянутая группа журналистов, сочувствовавших почему-то японцам больше, чем своим соотечественникам. На словах они выдавали себя тогда за приверженцев горбачевской "перестройки" и "нового мышления". На деле же их выступления в пользу безотлагательного внесения "территориального вопроса" в программу советско-японских переговоров лили воду на мельницу японской дипломатии, стремившейся мобилизовать японскую и мировую общественность на поддержку "движения за возвращение северных территорий". Кое-кто из этих лиц далеко не всегда руководствовался, как я постепенно убеждался в этом, бескорыстными порывами. Так, например, те из них, кто выступал по японскому телевидению в пользу "справедливого" отношения к японским территориальными притязаниям, неизменно вознаграждались японской стороной солидными гонорарами. Но наблюдалась при этом и политическая мотивация их прояпонских выступлений. Поборниками уступок Москвы японским домогательствам стали, как показал дальнейший ход событий у нас в стране, именно те журналисты и общественные деятели, которые спустя год-полтора влились в движение, направленное на слом "советской империи" и превращение ее в конгломерат больших и малых "суверенных государств".