Сказания о людях тайги: Хмель. Конь Рыжий. Черный тополь - Полина Дмитриевна Москвитина

– Во второй каюте, рядом с капитаном.

– Оставьте каюту, Павел Лаврентьевич. Извиняйте. Можете оказаться закупоренным в трудный момент. Хоть для вас и неудобно, а лучше будет, если устроитесь возле машинного отделения без всяких удобств, с теми интернационалистами. И чтоб постоянно имели возле себя проверяющего посты.

По тому, как серьезно и вдумчиво говорил Ной, комендант Яснов понял: рыжебородому офицеру что-то показалось подозрительным.

– Я посоветуюсь с чрезвычайным комиссаром Боровиковым и Кривошеиным.

– Непременно. А на «Тоболе» сколько поплывет вольных и невольных пассажиров?

– Как понимать: «вольных» и «невольных».

– К чему пояснять? Такое уж наше время – переворотное. Все люди делятся на «вольных», у которых душа открытая и живут они без зла и паскудных умыслов, и на «невольных», какие должны исполнять чужую волю.

– Понимаю! – Яснов свернул цигарку и предложил кисет Ною.

– Некурящий я, Павел Лаврентьевич. И вот еще что: у интернационалистов и ваших патрульных надо проверить: нет ли самогонки или еще какой дурманящей гадости? Если найдете – непременно вылейте. Непременно! Трезвые вас не подведут, а пьяные под монастырь утащут. Не обижайтесь, что я советы даю. У меня ведь тоже одна-разъединственная голова, и я не хочу, чтоб ее продырявили.

– Я вас понимаю, Ной Васильевич, – уверил Яснов.

Когда комендант отошел, Иван заметил:

– Ты настоящий командир. Я и не представлял.

– Побыл бы ты у меня в полку в Гатчине – ума-разума набрался бы навек. Трудное время, Иван. Ой, какое трудное. Мозгами ворочать надо денно и нощно. Слава богу, что я еще отдохнул дома. Девять десятин самолично вспахал, засеял, полдесятины картошки посадил, а вот сена, якри ее, не успел накосить. Матушке и сестренкам мыкаться! А теперь молча будем идти до каюты. Ты иди следом, как вроде сам по себе.

IX

Братья. Ни в кость, ни в бровь, ни в глаз, ни в рост, и ноздря с ноздрей не схожи, – а братья: одна матушка на свет народила!

Когда Иван вошел в каюту Ноя, у него глаза на лоб полезли.

– Вот так загрузил! И это в первом классе! Наш бы капитан разнес матросов за такое дело.

– Если дали мне каюту, то тут уж мое дело, Иван, как и чем я ее загружу. Если бы осталось место для коня – тут бы поставил. Надежнее.

Иван расхохотался:

– Не зря, кажется, тебя прозвали в Петрограде Конем Рыжим.

У Ноя от такой обмолвки брата кровь отлила от лица.

– Не брат бы мне, пришиб бы, язва! От кого услышал про Коня Рыжего?

Иван понял, что зря обмолвился, но и выдавать кого-то не хотел.

– Не помню. Ехал на пароходе кто-то из казаков ну и говорил про тебя.

– Врешь. Моих казаков не встретил ты – по станицам высиживают яйца. От кого набрался?

– Слышал, и все. Один господин ехал с первым рейсом в Красноярск.

Ной прикинул: кто бы это?

– Лысый старик? Образованный и начитанный?

– Кажется.

– Крестись, если кажется. А мне точно надо знать. А еще что болтал тот господин? Ну, вытряхивайся! По глазам вижу – имеется в тебе груз.

– Ну, говорил, как ты служил у большевиков, про Смольный и Ленина, и как приехал с одной девицей в Минусинск. С какой-то Дуней «легкого поведения», и эта Дуня будто всячески ругала тебя и позорила.

Ной упруго ввинчивался глазами в младшего брата, догадываясь, что престарелый подъесаул Юсков не стал бы так худо говорить про свою двоюродную племянницу. Может, от Селестины? На каком пароходе она уплыла? Ну, шалопутный Ванька!

– И про господина врешь. Не было. Придумывай что-нибудь другое. Потому как я должен точно знать.

– Вот пристал! К чему тебе? Слышал, и все тут. И не от плохого человека.

– Дурной тот человек, который вонь разносит по белу свету. Не уважаю таких. На выстрел близ себя не подпущу. Смыслишь?

– Что у тебя в лагунах и мешках?

– Сопли в лагунах. Собрал и везу на базар в Красноярск продавать, – все еще никак не мог отойти оскорбленный Ной. И тут пошел гулять по округе Конь Рыжий! Доколе же? Ему, Ною, осточертело лошадиное прозвище. А ведь шумнет по всей губернии. Кто-то же напел Ивану? Но попробуй выбей из него, если он из той же породы, что и сам Ной! – Ладно. Не знаешь: кипяток есть на пароходе?

– Обязательно есть титан. Как же без кипятка?

Ной снял с верхней полки мешок, гремящий железом, развязав, вытащил из него чайник, медный солдатский котелок, пару ложек, пару кружек, вместительную миску, а Иван смотрел и удивлялся: вот так собрался в дорогу казачий хорунжий!

– Вот в мешочке китайский чай, – передал Ной Ивану. – Иди и завари в чайнике. Ты знаешь, где и что на пароходе.

Когда Иван ушел, Ной вытащил деревянную пробку из одного лагуна, начерпал в миски меду по кромки, а из другого лагуна – мас ла наложил в котелок, поставил все это на стол, а потом из мешка достал сала фунта четыре, скрутки сохатиного мяса, охотничий нож из ножен и принялся нарезать мясо.

У Ивана от обилия продуктов в глазах зарябило.

– Ох и припасливый ты, Ной Васильевич.

– Слава Христе, помнишь имя-отчество мое. А я думал, что ты не только род свой забыл, но и все прочее.

– С чего я буду забывать?

– Тогда от кого набрался слухов про меня?

– Честное слово, я тебя не понимаю, – взмок младший брат. – Чего ты на меня насел?

– Не беспричинно. Жизнь, Иван, из мелко нарезанных ломтей состоит, а не из одних цельных буханок. Садись, есть будем и чай пить. Сала потом возьмешь, мяса, меда и котелок с маслом. Ну, ну! Это гостинец матушки.

– Матушки! – усомнился Иван. – Сам же говорил, что от отца на пристани узнал, что я плаваю на «Тоболе» и потому сел на «Россию», а теперь – от матушки.

– От меня, следственно. От старшего брата. Мало того? А потому не утаивай секрета.

– Какой еще «секрет»?

– От кого узнал прозвище мое? И все остатное, чего ты еще не вытряхнул. К чему? А к тому: мне надо доподлинно знать, с какой стороны дует на меня ветер? Время такое. Я ж не думаю бежать в тундру на съедение гнусу.

– Про какую тундру говоришь?

– Ох, Иван! Мало ты соленой воды, прозываемой слезами, пролил! Ну, да соль у тебя еще сойдет, только бы дал Бог, чтоб не вместе с жизней! Ты не думал, как спасешься в тундре, куда уплывешь на пароходе?

– Н-не понимаю! – поежился Иван. – А ты что, останешься в Красноярске, что ли, когда все будут уходить?

– Все не уйдут, не беспокойся, Иван. Кто-то останется. Хорошо бы, если и ты со мной был бы.

Нет. У Ивана своя линия: он мобилизован и не подведет командование красных. Будет на пароходе до последнего дня.

– Ладно, поговорим еще. В городе у тебя есть квартира?

– Конечно есть. А что?

– Да вот на первое время куда-то бы мне надо заехать. Только чтоб хозяева надежные были.

– Ну, мои хозяева самые надежные! Это такие люди! Сам хозяин извозчик. И сын его тоже извозчик. Еще две дочери. Старшая – революционерка и младшая – большевичка.

– Вот это «надежные»! – ахнул Ной. – Да ведь твоих «надежных» при перевороте белые под корень вывернут! И глазом не успеешь моргнуть, как в тюрьму за ними утопаешь. А другие кто есть? Вот у кочегара бы.

– Оба кочегара сбежали в Даурске. Как мы просмотрели, черт ее знает. Хватились – нету кочегаров.

– Понятно, Иван.

Занялись обедом и чаем. Иван с удовольствием ел вяленое сохатиное мясо, сало и пил чай с медом. Старший брат ел мало – аппетит который день как пропал. Кусок в горло не лезет.

– А знаешь, мой хозяин может тебе найти надежную квартиру, – вытирая потное лицо грязным, застиранным платком, сказал Иван. – У него двухэтажный дом на Каче, а сама Кача – это же люди из тех, кого побаивались все жандармы и полицейские. Живут там и воры, и налетчики, но коренные, как мой хозяин, самые по рядочные люди из ссыльных. Хозяин, наверное, будет на пристани: дочери-то его уедут с последним пароходом, и квартиранты-большевики тоже уедут, если не уехали.

– Хорошо. Ты меня сведешь с ним в Красноярске, ежли он будет на пристани. Какой пароход придет раньше?

– Наш, слышал от коменданта.

– Тогда живо подбежишь ко мне. А теперь мне надо достать оружие, как следует быть.

– Ты кого-нибудь подозрительных увидел? Тех мужиков, что ли?

– Для военного,