Союз пяти королевств. Трилогия - Татьяна Геннадьевна Абалова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Красота и ум нашей девочки быстро в твоем увальне кровь разожгут, – Карли была прямолинейна. – Хватит вам киснуть на задворках.
«И нос зятьям утру!»
На том и сговорились. Осталось лишь Дака убедить, что Стефания – хорошая партия. Сами сестры тут же заверили сомневающуюся мать, что сын не успеет и глазом моргнуть, как перейдет из партии холостяков в женихи.
***
На следующий день вдова графа Себастьяна, расположившись с гостьями в беседке, с особым пристрастием рассматривала будущую сноху, которая, приодевшись и прихорошившись, вновь резвилась с собаками, выгодно показывая и веселый нрав, и приятную взору фигуру. Заговорщицы выбрали место прогулки подопечной совсем не случайно: окна кабинета Дака выходили как раз на эту часть парка. И отсюда, со стороны пруда с лилиями, было очень хорошо видно, как он в задумчивости застыл у окна.
Вечером Стефания заглянула в кабинет, в котором по обычаю прятался хозяин дома. Следом вошли служанки, принесли поднос со сладостями и яо-кунским напитком.
Дак, сидящий за столом с бумагами, поднял удивленные глаза, но противиться действиям неожиданной гостьи не стал. Слишком давно у него не было женщины, что немало способствовало его снисходительности по отношению к заговорщицам, чьи замыслы он раскусил чуть ли не сразу, как они переступили порог.
Что говорить? Воспитанница лорийских дам действительно была чудо как хороша. Все как он любил: круглое лицо, ясные глаза, пухлые губы, мягкая (он буквально почувствовал, какая она мягкая) грудь…
«Черт! Сломался карандаш!», – Дак оторопело смотрел на обломки грифеля, потом поднял глаза на Стефанию (и имя-то какое красивое!) и заметил мягкую улыбку, которая заставила сердце биться часто-часто.
– Вы без устали работаете, – произнесла девушка, и душа Дака запела – даже голос был таким, как он любил: теплым, вкрадчивым, без повелительно-истерических ноток родной матушки. – Я решила позаботиться о вас.
Незаметным жестом отослав служанок, Стефания сама налила в фарфоровую чашку золотистый яо-кун. По кабинету поплыл сладкий аромат. Дак сглотнул вязкую слюну. Пригубил горячий напиток, который погнал по жилам кровь, отставил чашку в сторону и притянул к себе девушку.
Ее губы пахли счастьем.
Утро он встретил на измятых простынях с капельками девственной крови.
Смотрел в белый потолок, по которому прыгали солнечные зайчики, и улыбался как идиот.
Целый день Стефания от него бегала, а ночью Дак, изнемогая от желания и кучи вопросов, которые роились в голове, поскребся в ее дверь.
«Пусть ответит, хочет ли она меня, или, испугавшись того, что я сотворил прошлой ночью, затаила обиду? Я приму любое наказание. Я… я готов жениться».
Она чуть приоткрыла дверь, но сама не показалась.
Он потоптался у порога в нерешительности, мучительно размышляя, что сей поступок значит: Стефания не желает его видеть или наоборот – приглашает войти, и все-таки распахнул дверь. Она стояла в центре комнаты абсолютно обнаженная и тянула к нему руки.
– Возьми меня. Я вся твоя.
Взял. На ковре, на кровати, в ванне, куда предварительно бросили горючие камни и лепестки весенних пахучих цветов. Утром еще раз. И был выпровожен с обещанием, что никому не расскажет, что невеста утратила девственность. Ей было бы неловко перед тетушками, а особенно перед его матушкой.
Тетушки во главе с матушкой тихо поздравляли друг друга в комнате напротив, поспешно отлипнув от дверей, когда Дак в незастегнутой рубахе вышел в коридор.
Глава 25
Спустя пять лет Лоза вновь лежал на скале и смотрел вниз – туда, где стараниями Союза был возведен памятник: каменная монахиня в скорбной позе склонялась над упавшим колоколом. Большой Язык раскололся, и это стало символом того, что мир более не услышит голоса пятидесяти погибших. Вместе с его низвержением перестали биться их сердца.
В этом году зима не удалась, снег еще не покрыл землю, а потому принесенные лилии смотрелись белым пятном на темном граните. Несколько женщин, чьи лица скрывали черные вуали, несколько мужчин с непокрытыми головами и девочка лет одиннадцати-двенадцати, которая вцепилась в руку отца. Лоза узнал его по бородатому изображению на монете, которая как раз сейчас в компании подружек лежала в его кармане. На поминальную службу впервые пожаловали царь Берелив с дочерью. Нет, Лунный царь и до сегодняшнего дня не пропускал ритуал, но царевну с собой взял впервые.
Как ни старался Лоза угадать, кем были скорбящие, ничего не получалось: они не обращались друг к другу по именам, молча клали цветы у колокола и также молча расходились в разные стороны – Берелив прыгал на коня, остальные забирались на драконов и растворялись в небе.
Лоза ни разу не пропустил встречу молчаливых людей. Он терпеливо ждал, но к вящей своей досаде никак не мог дождаться, когда же к ним присоединятся еще двое. Пусть даже не двое, хотя бы один. Змей. Бахриман безошибочно угадал бы его по рыжей шевелюре.
В такие моменты закрадывалась в душу подлая мысль – а не Змей ли с Лилией виноваты в гибели монастыря, уж слишком вовремя уехали. Молодой дракон, конечно, наивен, но Лилия совсем не такая. С виду простушка, а внутри кремень. Подмяла бы под себя парня одним движением брови. Лоза наблюдал за ней, как наблюдал за многими: ее взгляд то скользил равнодушно, то становился тяжелым, душным. Так и хотелось рвануть ворот, а то и встать на колени и закрыть голову руками. Лишь с Луной она оттаивала, теплела.
Если бы ему довелось биться об заклад, то он поставил бы на то, что Лилия скрывает жуткую тайну, в которой никогда и никому не признается.
«Нет, не она Зло. Не смогла бы она так хладнокровно обречь подругу на смерть. И Ветер ей нравился. Если бы не Змей, так и вздыхала бы по нему».
Бахриман, рожденный убивать, верил, что непременно разгадает, если за милым девичьим ликом будет скрываться убийца. Его веру укрепляло еще и то обстоятельство, что он вовремя заметил изменения в Осоке
