Мир Дому. Трилогия (СИ) - Шабалов Денис

– Серег. Серега‑а‑а…

Сотников вскинулся – Знайка, пододвинувшись поближе, тормошил его за плечо.

– Заснул что ли?

– Есть немного… – зевнув, потянулся он. В последнее время, как перешли на совсем уж урезанный паек, организм начинал впадать в ступор. Стоило только оказаться в покое. Тело словно понимало необходимость строжайшей экономии – и выключалось, оставляя в работе только какие‑то сторожевые системы. Сотникову, открывшему в себе это новое состояние, оно нравилось – порой он даже сравнивал себя с контрóллером. Боевая машина. Морф.

– Идем?.. – спросил Илья

– Да, встаем, – Серега встряхнул головой, сгоняя остатки тяжелой мутной дремоты… – Нечего рассиживаться. До вечера еще километра три одолеем – и нормально.

Тронулись – и опять упругой подушкой ударил ветер. И снова двинулся навстречу бетон, и снова поплыли мимо, появляясь из мрака впереди и исчезая во мраке сзади, кольца тюбинга.

– Слушай. Я тут подумал. А что будем делать, когда и этот фонарь сдохнет? – спустя пару минут спросил Знайка. – Ослепнем же…

– Не бзди, – бодро отозвался Серега. – ПСО и без света может. Тем более тут прямо и прямо. По стеночке, по стеночке… – он усмехнулся. – Да и скоро уже. Вчера двести девяностый прошли. Еще пару дней – и выйдем на нулевой. Жопой чую.

– Жопа – это аргумент, – проворчал Илья. – Но знаешь… стремно как‑то. Сколько мы?.. Четыре обвала уже прошли? И все не полные, все время полгалереи – но свободно. Прет нам – дьявольски. Согласен?..

Серега пожал плечами. Может, и прет. Что касается обвалов – так точно прет. Обвал – это тупик. И тогда все. Ни вперед ходу нет, ни назад. Отрезаны от всего мира. Ложись возле обвала и помирай.

– Если что – патроны есть… – помолчав, сказал он.

– Пистолет? – деловито поинтересовался Знайка.

– Пулемет, – Серега похлопал по ствольной коробке СКАРа. – Как дам длинной – даже сообразить не успеешь.

– Ну и ладно. Ну и хорошо, – успокоенно ответил Илья. Вздохнул… – Но лучше сначала нулевой увидеть. Хоть одним глазком! А потом и подохнуть можно.

Серега промолчал. Подохнуть так подохнуть. Подумаешь…

Мысли о смерти теперь редко приходили ему в голову. Не то что в первые дни. Тогда ведь разом все навалилось. И потеря обоймы, и Знайка – непонятно еще было, выкарабкается или нет. Первые дни Илья редко приходил в себя. Очнется ненадолго – и назад в беспамятство. Организм боролся, и Серега прикладывал все силы, чтоб вытянуть товарища. Сумел. Но пока тянул – чего только в башку не лезло. Теперь же… То ли притупилась вот эта острота ощущения обреченности, когда один на руках с полумертвым товарищем, а то ли привык уже к мысли, что впереди страшный нулевой и нет хода назад… А может, и дохлый от усталости организм настолько уже изнемог, сипел еле‑еле на пределе слышимости, что на себя стало уже действительно плевать… Но скорее всего – влиял Знайка. Илья был поразительно равнодушен к смерти. Дойти до нулевого и увидеть  – вот что было для него по‑настоящему важно. И подохнуть до этого знаменательного события – ни‑ни. Потом – ничо, потом уже можно. И ведь тогда, у завала, – именно потому и орал на него, сукин сын. Сам потом признался.

…До самого конца дойти – это нам обязательно надо, говорил Знайка. Было это совсем недавно, вчера – а может, и позавчера, или даже дня четыре назад – перед самым отбоем, когда он, ворочаясь и пыхтя, умащивался спиной к спине, для лучшего согревания. Умащивался – и разглагольствовал. Пусть даже и пусто там, на нулевом. Это знаешь, как в средние века первооткрыватели всё хотели до краешка Земли добраться. И узнать, наконец! И китов увидеть, и черепаху, и место, куда спускается небесная твердь… Вот так же и мы. Честно тебе скажу – тогда, у завала, очень уж испугался, что сломаешься ты. Может, и не застрелишься, конечно – но сломаешься. Совсем. До усрачки испугался. Видал я ваших, кто обойму потерял… Тяжело, конечно, кто спорит. Неподъемно! А я… я же не дойду один! Вот и злил тебя. У меня инстинктивно вышло. Я ж тебя знаю как облупленного. Для тебя злость – лучший мотиватор. И ведь получилось, а? Расшевелил я тебя, согласись? Ах ты конь ты педальный, ласково сказал Серега. Это, значит, ты не того обосрался, что я щас пулю себе в лобешник пущу – хотя у меня и в мыслях не было – а обосрался ты потому, что я пущу – и ты один останешься и не сможешь до самого конца добраться. То есть, значит, не за меня ты волновался – а за себя. Свинья ты научная, вот ты кто. Ни боже мой, отозвался Илюха. Если и свинья – только под дубом. Вот с этой свиньей я согласен. Которая в поисках рыщет, уточнил Серега. Именно, ответил Илья. Ведь только тогда мы и превращаемся из свиньи в человека, когда не бесцельно жрем и кишку напрягаем – но тогда, когда познаем окружающее. В этом наша цель. Ну, цели‑то разные у человека бывают, отозвался Сотников. И не только эта цель отличает человека от свиньи. Не спорю, согласился Знайка. Разные. Но должна она быть обязательно. Без цели человек – так себе. Он презрительно сплюнул. Без цели человек не живет – существует. Влачит, так сказать, жалкое существование. Главное, чтоб была она, эта цель. Понимаешь? Это первое. А второе – должна это быть не такая цель, чтоб пожрать повкуснее или под себя побольше нагрести. Не‑е‑ет. Это цели мелкие, подленькие. Цель должна быть такая, чтоб мир после тебя лучше стал. И потом, в конце жизни, тот, у кого была она, эта цель, кто посвятил себя ей – путь даже и не во всем достиг!.. но шел шаг за шагом!.. – тот, оглядываясь назад, чувствовать будет, что жизнь достойно прошла. Полно. А тот же, кто просто жил – проживал, проматывал – тот пустоту в душе будет чувствовать. Бессмысленность. Нищее это существо, жалкое, можно сказать – человек без цели, или с целью мелкой, поганенькой. А ведь это страшно – под старость вдруг понять, что ты ничего полезного в мир не принес. Впустую жил, впустую прожил. Даже программу‑минимум не выполнил: и дерева не посадил, и дома не построил, и ребенка не родил. Страшно, понимаешь? Оглядываясь назад – видеть, что ничегошеньки ты не сделал. Просрал то, что было тебе отпущено…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– Вода! Вода, Серега! Вода! – завопило в наушнике. Сотников встрепенулся, выныривая из омута мыслей – впереди, в луче бледного света, между ребрами тюбинга серебрилась небольшая лужица.

Потом они сидели в соседней нише – и пили чай. Горячий. С сахаром. В плитке еще оставался какой‑то минимальный процент заряда – и они решили, что именно сейчас и стоит его потратить. Норма воды последние четыре дня – двести грамм на день. Организм, конечно, с этим был категорически не согласен и теперь восполнял объемы. Выпить горячего, согреться! И они пили. И отдувались, утирая выступающий на лбу горячий пот. И переглядывались. И перемигивались весело – теперь‑то дорога шустрее пойдет!.. И смерть, которая все эти дни кружила рядом – то приближаясь и недобро глядя провалами глазниц, а то снова отдаляясь, но не уходя совсем – снова проклинала их, бессильно выглядывая из черных углов, звеня косой о бетон и громыхая старыми костями. Опять обманули безносую. А выкуси‑ка. Не на тех напала.

Они набрались до самых бровей – по крайней мере Серега чувствовал, что у него плещется уже где‑то под кадыком, и стоит чуть надавить на живот, как полезет наружу – и снова зашагали дальше. Кипяток дал телу тепло, остатки сахара дали силы – и двигаться стало гораздо легче. И уже не отставал Знайка, и даже ветер, который раньше воспринимался как холодный, пронизывающий до самых костей, теперь казался просто прохладным сквознячком.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– Скоро начнется самое интересное, – энергично работая костылем, говорил Илья. – Скоро, Серег. Я как подумаю – у меня поджилочки трясутся. Скоро мы все увидим…

– Думаешь, можно там жить?

– Я не верю Программатору. Да и странно, если б иначе… Воздух там есть. Ветер же. А если воздух – значит можно. Наврал нам старый хрен. Я вообще думаю, что все, о чем он говорил – Территория, Ди‑Эм‑Ай, объект «Москва» – все там. На поверхности.

– И Орден.