Достоевский. Энциклопедия - Николай Николаевич Наседкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Примечательно, что, рассказывая о выходе из острога, автор, помимо Акима Акимыча, горячо попрощался только со своим «слугой», а тот буквально ему в любви объяснился: «Сушилов в это утро встал чуть не раньше всех и из всех сил хлопотал, чтоб успеть приготовить мне чай. Бедный Сушилов! он заплакал, когда я подарил ему мои арестантские обноски, рубашки, подкандальники и несколько денег. “Мне не это, не это! — говорил он, через силу сдерживая свои дрожавшие губы, — мне вас-то каково потерять, Александр Петрович? на кого без вас-то я здесь останусь!”…»
Т
Т—в
«Маленький герой»
Родственник Маленького героя, «добряк» и «старый служака», гостеприимный и общительный человек, в подмосковную деревню которого съехалось летом «человек пятьдесят, а может быть и больше гостей», владелец огромного состояния, который, казалось, «дал себе слово как можно скорее промотать всё своё огромное состояние, и ему удалось-таки недавно оправдать эту догадку, то есть промотать всё, дотла, дочиста, до последней щепки». В его имении и происходят все события этого рассказа о первой детской любви Маленького героя.
Т—ский (Т—вский)
«Записки из Мёртвого дома»
Арестант из поляков-дворян. «Т—ский был хоть и необразованный человек, но добрый, мужественный, славный молодой человек, одним словом. <…> Это он, когда их переводили из места первой их ссылки в нашу крепость, нёс Б—го на руках в продолжение чуть не всей дороги, когда тот, слабый здоровьем и сложением, уставал почти с пол-этапа…» Полная фамилия этого поляка — Ш. Токаржевский.
Танкред (конь)
«Маленький герой»
Дикий необъезженный жеребец, на которого никто из гостей Т—ва не решался сесть, а Маленький герой на глазах у всех и своей возлюбленной m-me M* совершает сей подвиг: «У подъезда стоял конь <…>, грызя удила, роя копытами землю, поминутно вздрагивая и дыбясь от испуга. Два конюха осторожно держали его под уздцы, и все опасливо стояли от него в почтительном отдалении. <…>
— А вы думаете, что я испугаюсь? — вскрикнул я дерзко и гордо, невзвидев света от своей горячки, задыхаясь от волнения и закрасневшись так, что слёзы обожгли мне щеки. — А вот увидите! — И, схватившись за холку Танкреда, я стал ногой в стремя, прежде чем успели сделать малейшее движение, чтоб удержать меня; но в этот миг Танкред взвился на дыбы, взметнул головой, одним могучим скачком вырвался из рук остолбеневших конюхов и полетел как вихрь, только все ахнули да вскрикнули.
Уж Бог знает, как удалось мне занесть другую ногу на всём лету; не постигаю также, какие образом случилось, что я не потерял поводов. Танкред вынес меня за решётчатые ворота, круто повернул направо и пустился мимо решётки зря, не разбирая дороги. Только в это мгновение расслышал я за собою крик пятидесяти голосов, и этот крик отдался в моём замиравшем сердце таким чувством довольства и гордости, что я никогда не забуду этой сумасшедшей минуты моей детской жизни. Вся кровь мне хлынула в голову, оглушила меня и залила, задавила мой страх. Я себя не помнил. Действительно, как пришлось теперь вспомнить, во всём этом было как будто и впрямь что-то рыцарское.
Впрочем, всё моё рыцарство началось и кончилось менее чем в миг, не то рыцарю было бы худо.<…> Разумеется, я бы слетел с Танкреда, если б ему было только время сбросить меня; но, проскакав шагов пятьдесят, он вдруг испугался огромного камня, который лежал у дороги, и шарахнулся назад. Он повернулся на лету, но так круто, как говорится, очертя голову, что мне и теперь задача: каким образом я не выпрыгнул из седла, как мячик, сажени на три, и не разбился вдребезги, а Танкред от такого крутого поворота не сплечил себе ног. Он бросился назад к воротам, яростно мотая головой, прядая из стороны в сторону, будто охмелевший от бешенства, взметывая ноги как попало на воздух и с каждым прыжком стрясая меня со спины, точно как будто на него вспрыгнул тигр и впился в его мясо зубами и когтями. Еще мгновение — и я бы слетел; я уже падал; но уже несколько всадников летело спасать меня. Двое из них перехватили дорогу в поле; двое других подскакали так близко, что чуть не раздавили мне ног, стиснув с обеих сторон Танкреда боками своих лошадей, и оба уже держали его за поводья. Через несколько секунд мы были у крыльца.
Меня сняли с коня, бледного, чуть дышавшего. Я весь дрожал, как былинка под ветром, так же как и Танкред, который стоял, упираясь всем телом назад, неподвижно, как будто врывшись копытами в землю, тяжело выпуская пламенное дыхание из красных, дымящихся ноздрей, весь дрожа, как лист, мелкой дрожью и словно остолбенев от оскорбления и злости за ненаказанную дерзость ребёнка…»
Тарасевич
«Бобок»
Тайный советник. Его подноготную обрисовал кладбищенскому обществу Клиневич, который напомнил поначалу, как возил grand-pepe (старичка) Тарасевича во время поста «к m-lle Фюри»: «Знаете вы, господа, что этот grand-pepe сочинил? Он третьего дня аль четвёртого помер и, можете себе представить, целых четыреста тысяч казённого недочёту оставил? Сумма на вдов и сирот, и он один почему-то хозяйничал, так что его под конец лет восемь не ревизовали. Воображаю, какие там у всех теперь длинные лица и чем они его поминают? Не правда ли, сладострастная мысль! Я весь последний год удивлялся, как у такого семидесятилетнего старикашки, подагрика и хирагрика, уцелело ещё столько сил на разврат, и — и вот теперь и разгадка! Эти вдовы и сироты — да одна уже мысль о них должна была раскалять его!.. Я про это давно уже знал, один только я и знал, мне Charpentier передала, и как
