Зорге. Бой без выстрелов - Сергей Михайлович Голяков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Помнишь ли ты еще наш уговор насчет имени?..
Я, естественно, очень озабочен тем, как все это ты выдержишь, и будет ли все хорошо. Позаботься, пожалуйста, о том, чтобы я сразу, без задержки получил известие
Сегодня я займусь вещами и посылочкой для ребенка, правда, когда это до тебя дойдет — совершенно неопределенно. Будешь ли ты дома у своих родителей? Пожалуйста, передай им привет от меня. Пусть они не сердятся за то, что я тебя оставил одну. Потом я постараюсь все это исправить моей большой любовью и нежностью к тебе.
У меня дела идут хорошо, и я надеюсь, что тебе сказали, что мною довольны.
Будь здорова, крепко жму твою руку и сердечно целую
твой Ика».
И вдруг с Катей случилось несчастье. Доктора успокаивали: ничего, обойдется. Но матерью она не стала.
30
«Моя дорогая Катюша!
Получил из дома короткое сообщение, и теперь знаю, что все произошло совсем по–другому, чем я предполагал.
Пожалуйста, извини меня, но на основании двух предыдущих известий от тебя мне казалось, что все благополучно. И надо добавить, что я этого очень хотел. Надеюсь, я тебе этим не причинил горя?
Скоро я должен получить от тебя письмо, рассчитываю через 3–4 недели. Тогда я буду в курсе дела и буду вообще знать, как у тебя дела и чем ты занимаешься. Твои письма меня радуют, ведь как тяжело жить здесь без тебя, да еще почти в течение года не иметь от тебя весточки, это тем более тяжело…
Рассуждая строго объективно, здесь тяжело, очень тяжело, но все же лучше, чем можно было ожидать.
Будь здорова, дорогая.
Большой привет друзьям — твой Ика».
«Август 1936 г.
Милая К.
На днях получил твое письмо… Благодарю за строчки, принесшие мне столько радости. Надеюсь, что ты хорошо провела отпуск. Как хотел бы я знать, куда ты поехала, как провела время, как отдохнула?.. Надеюсь, что часы и маленькие книги, которые я послал, доставят тебе удовольствие?
Что я делаю? Описать трудно. Надо много работать, и я очень утомляюсь. Особенно при теперешней жаркой погоде и после всех событий, имевших здесь место. Ты понимаешь, что все это не так просто. Однако дела мои понемногу двигаются.
Жара здесь невыносимая, собственно, не так жарко, как душно из–за влажного воздуха. Как будто ты сидишь в теплице и обливаешься потом с утра до ночи.
Я живу в небольшом домике, построенном по здешнему типу — совсем легком, состоящем главным образом из раздвигаемых окон. На полу плетеные коврики. Дом совсем новый и даже «современнее», чем старые дома, и довольно уютен. Одна пожилая женщина готовит мне по утрам все нужное, варит обед, если я обедаю дома.
У меня, конечно, снова накопилась куча книг, и ты с удовольствием, вероятно, порылась бы в них. Надеюсь, что наступит время, когда это будет возможно.
Иногда я очень беспокоюсь о тебе. Не потому, что с тобой может что–либо случиться, а потому что ты одна и так далеко. Я постоянно спрашиваю себя, должна ли ты это делать. Не была бы ты счастливее без меня? Не забывай, что я не стал бы тебя упрекать. Вот уже год, как мы не виделись, в последний раз я уезжал от тебя ранним утром. И если все будет хорошо, то остался еще год. Все это наводит на размышления, и поэтому пишу тебе об этом, хотя лично я все больше и больше привязываюсь к тебе и более чем когда–либо хочу вернуться домой, к тебе.
Но не это руководит нашей жизнью, и личные желания отходят на задний план. Я сейчас на месте и знаю, что так должно продолжаться еще некоторое время. Я не представляю, кто бы мог у меня принять дела здесь по продолжению важной работы. Ну, милая, будь здорова!
Скоро ты снова получишь от меня письмо, думаю, недель через шесть. Пиши и ты мне чаще и подробней.
Твой Ика».
31
«Октябрь 1936 г.
Моя милая К.!
Пользуюсь возможностью черкнуть тебе несколько строк. Я живу хорошо, и дела мои, дорогая, в порядке.
Если бы не одиночество, то все было бы совсем хорошо. Но все это когда–нибудь изменится, так как мой шеф заверил меня, что он выполнит свое обещание.
Теперь там у вас начинается зима, а я знаю, что ты зиму так не любишь и у тебя, верно, плохое настроение. Но у вас зима по крайней мере внешне красива, а здесь она выражается в дожде и влажном холоде, против чего плохо защищают и квартиры: ведь здесь живут почти под открытым небом.
Если я печатаю на своей машинке, то это слышат почти все соседи. Если это происходит ночью, то собаки начинают лаять, а детишки — плакать. Поэтому я достал себе бесшумную машинку, чтобы не тревожить все увеличивающееся с каждым месяцем детское население по соседству.
Как видишь, обстановка довольно своеобразная. И вообще тут много своеобразия, я с удовольствием рассказал бы тебе. Над некоторыми вещами мы вместе бы посмеялись, ведь когда это переживешь вдвоем, все выглядит совершенно иначе, а особенно при воспоминаниях.
Надеюсь, что у тебя будет скоро возможность порадоваться за меня и даже погордиться и убедиться, что «твой» является вполне полезным парнем. А если ты мне чаще и больше будешь писать, я смогу представить, что я к тому же еще и «милый» парень.
Итак, дорогая, пиши, твои письма меня радуют. Всего хорошего.
Люблю и шлю сердечный привет — твой Ика».
32
По Гиндзе шествовала необычная процессия. Парадный полицейский эскорт расчищал ей путь, оттесняя к обочинам автомобили и рикш. С тротуаров на процессию глазели толпы токийцев.
Триста человек, стараясь держать равнение, шагали по центральной улице японской столицы, улыбались и приветственно махали руками. Над их головами плыли транспаранты с фашистской свастикой, портреты Гитлера, флаги рейха. В первой шеренге вышагивал сам длинноногий посол Германии Герберт Дирксен. Рядом с ним семенил министр иностранных дел Японии Хитиро Арита. За ними маршировали все остальные немцы токийской колонии. Этим торжественным шествием 26 ноября 1936 года было ознаменовано заключение накануне в
