Когда нам семнадцать… - Виктор Александровский

— Рубцов! Как же не совестно тебе? — раздался за моей спиной возмущенный крик Ольги.

Вырвав из моих рук дневник, она скомкала его и со слезами бросилась ничком на диван.

— Что тут у вас случилось? — подбежала ко мне Тоня.

Ошеломленный, пристыженный стоял я перед ней и ничего не мог ответить…

Глава семнадцатая

Схватка у нефтяного склада

«Внимание, внимание! Говорит школьный радиоузел. Сегодня в шесть часов вечера состоится открытое комсомольское собрание, посвященное речи Ленина на Третьем съезде ВЛКСМ. С докладом выступит директор школы Владимир Александрович Ковборин. На собрании будут представители завода. Приглашаются все желающие».

Эти слова разносились на каждой перемене из всех репродукторов.

То, о чем сообщал в своем объявлении радиоузел, я уже знал. Это собрание проводилось по инициативе комитета комсомола и его секретаря Фили Романюка. Но я никак не мог представить себе в роли докладчика Ковборина. Заветы Ленина и… Ковборин! Особенно это было непонятно и дико после того, что я узнал из дневника Ольги.

Когда в зале уже не осталось свободных мест, Филя предоставил слово директору школы. Ковборин, подойдя к трибуне, положил на нее папку с докладом и пристально посмотрел в зал. Глаз его не было видно за стеклами пенсне, блестевшими, как осколки льда.

— Ленин завещал нам «учиться, учиться и учиться…» — начал свой доклад Ковборин.

«Коммунистом стать можно лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество…»

Перелистывая страницу за страницей, Ковборин звучно, артистически читал одну цитату за другой. Я старался вслушаться в каждое произносимое им слово. Но странное дело: как я ни напрягался, до меня не доходил даже смысл отдельных фраз.

— Лешка, ты ведь речь Ленина на съезде читал? — наклонилась ко мне Тоня.

— А как же!

— Там все ясно, а почему сейчас будто все в тумане?

Мы сидели в первом ряду. За Тоней, в следующем ряду, сидела Ольга. Накинув на плечи пуховый платок, она с равнодушным презрением глядела на трибуну. О чем сейчас она думала? Что еще случилось у них дома? Почему в тот вечер она так решительно отреклась от своих записей в дневнике? Как сейчас, помню ее горящие, покрасневшие от слез глаза: «Все это я выдумала, все это бред, понимаешь, Алеша?» Я понимал только одно: что во всем этом надо долго и терпеливо разбираться… Что за человек Бойко? И опять налет на нефтяной склад в тот вечер, когда мы были у Ольги. Кто это сделал? Зачем? Молодец все-таки сторож — отбился. Правда, пуля из его винтовки чуть не стала роковой для Ольги…

— Педология как наука призвана быть на страже знаний учащихся, — донесся тягучий голос с трибуны.

«О чем он? Какая тут связь? — старался я понять. — Может, я не понимаю, потому что не люблю Ковборина?»

— С помощью этой науки мы поможем вам, уважаемые воспитанники, определить свои дарования, чтобы стать достойными строителями коммунизма.

— А что это за наука все же — педология? — снова наклонилась ко мне Тоня.

Я пожал плечами.

— Леший ее знает! — быстро нашелся подслушавший нас Вовка и громко зевнул.

По рядам прошел смех. Председатель позвонил в колокольчик. Но едва ли уже кто слушал докладчика.

После перерыва желающих выступать не оказалось. Смущенный этим обстоятельством, Филя долго и терпеливо упрашивал собрание. Наконец слово взял председатель учкома. Он сбивчиво прочитал свое заранее написанное выступление, и снова молчание.

— Плохо что-то вы разговорились, — упрекнул нас сидевший в президиуме представитель завода, — огонька молодого не вижу!

Это был главный конструктор завода Чернышев — седоватый, невысокий, с живой улыбкой на лице. Он вышел из-за стола, но направился не к трибуне, а в угол зала, где на возвышении стоял макет карты СССР.

Чернышев нажал на макете кнопку, и мало заметная до этого карта озарилась вдруг множеством красных точек. Все получилось так неожиданно, что ребята захлопали и стали приподниматься с мест.

— Каждый огонек — новостройка Второй пятилетки, — объяснил Чернышев. — Взять, к примеру, Сибирь. На Кузнецком металлургическом комбинате строится новый мартен. В Голодной степи прорыт оросительный канал. Забил фонтан новой скважины Эмбанефти. Начала выпускать ткани крупнейшая текстильная фабрика в Ходженте. В Москве состоялся пробный рейс первого в Советском Союзе поезда метрополитена, — протягивал он руку то к одной, то к другой точке карты. — Советские аэронавты достигли стратосферы. Блестяще завершена челюскинская эпопея!

Говорил Чернышев просто, негромко, но как его слушали!

— Ведь все это — события только последних месяцев. А если взять годы? Как быстро мы шагаем вперед! Какими образованными людьми надо быть, ребята, чтобы участвовать в этой гигантской созидательной работе! Великий вождь пролетариата Владимир Ильич Ленин поэтому и говорил: «Задача состоит в том, чтобы учиться…»

Чернышев взошел на трибуну.

— Вы — поколение строителей коммунизма, и вы должны быть людьми, достойными нашего великого учителя Ленина! Значит, надо уже сейчас, сидя в школе за партой, воспитывать в себе коммунистов. А что можно видеть в поступках некоторых людей? Пережитки прошлого. Ленин назвал эти пережитки «родимыми пятнами капитализма».

К удивлению многих ребят, Чернышев именовал «родимыми пятнами» эгоизм, недисциплинированность, трусость. Даже шпаргалки и альбомчики оказались в изображении Чернышева вовсе не такими уж безобидными вещами, как это раньше представляли некоторые ученики.

— Я тут не говорил о другом наследии старого мира, — взволнованно продолжал главный конструктор завода. — О наших классовых врагах, об их агентуре в лице троцкистов, вредителей и прочей нечисти. С ними у нас разговор иной, революционный.

Он замолчал, и мне показалось, что ему хочется сказать нам что-то важное, но он колеблется. «Наверно, о событиях на заводе». И я заволновался: сейчас он ответит на все мои вопросы…

Но Чернышев провел рукой по лбу и сказал:

— В школе, в нашей советской школе, мы должны воспитывать убежденных коммунистов!

Чернышев закончил свое выступление. И зал как-то вмиг пришел в движение. Захотелось похлопать в ладоши, подбежать к карте, поближе посмотреть на главного конструктора завода.

Я взглянул на Ковборина. Лицо его было непроницаемо. Ледяным блеском играли стеклышки пенсне.

Желающих выступать появилось сразу много. Одна из учениц потребовала прекратить в школе обидные клички как «пережиток капитализма».

— Знает ли комитет, что у всех семиклассников, кроме фамилии и имени, есть еще прозвища? Одного ученика у нас прозвали «ослом». Да-да, не удивляйтесь! И когда классный руководитель сделал замечание, кличку переменили и стали называть не «ослом», а «божьей лошадью»… Но от этого же не легче!.. И вот еще, — продолжала ученица, когда утих хохот, — нас всех интересует вопрос: как учится десятиклассница Людмила Чаркина? Она всем хвастает, что будет кинозвездой, хотя по-прежнему получает «неуды» и даже не читает газет. Говорит, от них спать хочется.

— Это возмутительно! — выкрикнула Милочка. — Мне никто не говорил, что газеты надо читать!

— Стыдно не знать этого, — заметил Чернышев.

Говорили о плохой связи школы с заводом, о том, что необходимо самим сделать такую же карту, какую принес из Дома культуры главный конструктор Чернышев. И вдруг внимание всех собравшихся привлек Маклаков.

Развалившись на стуле и посмеиваясь, он щелкал кедровые орехи и бросал скорлупу под стул. На него шикали, его дергали за рукава, но он не обращал ни на кого внимания. Тогда Вовка Рябинин вытащил из кармана газету и с невозмутимым видом расстелил ее под стулом Маклакова.

— Подумаешь, о ком заботу проявил! — с возмущением прошипел Игорь.

Но Вовка терпеливо ждал. Когда накопилась горка шелухи, он вытянул из-под стула газету, завернул сверток и, что-то написав на нем, отправил в президиум.

— Вот это да! — ахнул Игорь.

Под любопытными взглядами ребят сверток с шелухой благополучно прибыл в руки председателя.

Сняв очки, Филя осторожно развернул сверток, снова надел очки и, когда очередной оратор покинул трибуну, громко прочел надпись:

— «Я нахален, и при этом я наглядно бестолков. С приветом! Маклаков».

Зал задрожал от хохота.

— Маклаков! — тыча пальцем в сверток, сказал Филя. — Это как же? Зачем послал в президиум шелуху?

— Да я же не посылал! — протяжно крикнул Маклаков.

— Как же? Орехи щелкал, а скорлупу не посылал? Куда же ты ее девал?

— Да это же… да что вы…

— Отвечай! — настаивал Филя. — Оскорбил все собрание!