Собрание сочинений. Т. 2. Стихотворения 1961–1972 - Борис Слуцкий

ПОСЛЕДНЕЕ ПОКОЛЕНИЕ

Татьяне Дашковской

Выходит на сцену последнее из поколений войны —зачатые второпях и доношенные в отчаянии,Незнамовы и Непомнящие, невесть чьи сыны,Безродные и Беспрозванные, Непрошеные и Случайные.

Их одинокие матери, их матери-одиночкисполна оплатили свои счастливые ночки,недополучили счастья, переполучили беду,а нынче их взрослые дети уже у всех на виду.

Выходят на сцену не те, кто стрелял и гранаты бросал,не те, кого в школах изгрызла бескормица гробовая,а те, кто в ожесточении пустые груди сосал,молекулы молока оттуда не добывая.

Войны у них в памяти нету, война у них только в крови,в глубинах гемоглобинных, в составе костей нетвердых.Их вытолкнули на свет божий, скомандовали: живи!В сорок втором, в сорок третьем и даже в сорок                                                                                  четвертом.

Они собираются ныне дополучить сполнавсе то, что им при рождении недодала война.Они ничего не помнят, но чувствуют недодачу.Они ничего не знают, но чувствуют недобор.Поэтому все им нужно: знание, правда, удача.Поэтому жёсток и краток отрывистый разговор.

АВТОМАТ

Покатился гривенник по желобу,по тому, откуда не сойти,предопределенному, тяжеломупути.

Он винты какие-то задели упал в подставленную сетку,вытолкнув — таков его удел —газетку.

Прочитав ее, по своемужелобу я покатился вялои не удивлялся ничемунимало.

«Нет, не телефонный — колокольный звон…»

Нет, не телефонный — колокольныйзвон         сопровождал меняв многосуточной отлучке самовольнойиз обычной злобы дня.

Был я ловким, молодым и сильным.Шел я — только напролом.Ангельским, а не автомобильнымсшибло, видимо, меня крылом.

СОЛИДНО!

— Солидно! — шептали губы белеющие. —Лежу на койке и в чистом белье еще.Две свежих простыни выдали мне,и мишки в сосновом лесу на стене.

— Солидно! — все тише шептали губы. —В таких больницах имеются клубы,а в них, наверное, крутят кино,а я в нем не был так давно.

С каким удовольствием он умирал:удовлетворенный, обеспеченный.Руками легко с себя обиралприкосновенья смерти беспечной.

Улыбка, исполненная торжества!О том же свидетельствовали слова,произносимые с затруднением:— Солидно! Ценно! — И с этим мненьемне согласиться было стыдно.Действительно: ценно, солидно.

Про черный день стоит беречьне место, на кладбище приобретенное,а эту отрывистую речь,монотонную, веретённую.

И чтобы в самом деле кроватьсо свежим бельем, что пуха легче,и чтобы врач помог отрыватьсмерть, вцепившуюся в плечи.

ДВА ГОДА В БОЛЬНИЦАХ

Прохладные стены старинных больницнастолько похожи на крепостные,что ты удивлен, не нашедши бойниц,которые обороняют больные.

Высокие взрывы старинных дерев —тенистых, как тинистых — густо-зеленых.Операционных неистовый реви треп посетителей оживленных.

Там вмешивались то огнем, то ножомв дела мои, там помогали натуре,там газом каким-то меня поднадули,там был забинтован я и обнажен.

Из корпуса в корпус переходя,из здания в здание переезжая,я жил,           долгим взглядом ту смерть провожая,что шла стороной, наподобье дождя.

Обеда я ждал с нетерпением тами шел по местам, когда крик «По местам!»обход возвещал.А после в минуту обед поглощал.

С большим напряженьем сосудов и жилдва года в старинных больницах я жил —тогда еще новых не начали строить —и выжил,и вышел,и стал планы строить:как быть и что делать в обычных домах,где все по-другому и меньше размах,где стены всего в полтора кирпича,где заняты люди не смертью с болезнью,а тем, чтоб счастливей прожить и полезней,где летом московским жара горяча.

В разгаре каленой июльской жарыиной раз припомнишь, какие пирыбольничным супцом                                  задавала прохлада,и тут же подумаешь: лучше не надо.

КОЛОКОЛА

Колокола звонили про дела:дела — плохи, дела — плохи, дела — плохи —унылые колоколаконца эпохи.

Понятней, чем на русском языке,на медном языке обедниони все громозвучней, все победнейраззванивали о беде, тоске.

Они предупредили старый мири точно вызвонили час и миг,но старый мир не вслушался в сигналы,внимания не обратил,и вот его шугнули и согналис престолови изгнали из квартир.

Тот перезвон навек в ушах остался,и, встретившись в Париже, на ходу,кричат друг другу эмигранты-старцы:колокола звонили про беду.

НИ К ЧЕМУ!

Все слова, что связаны с конями, —марш на лингвистический махан!А какие звуки там гоняли!Целину какую плуг пахал!

Сколько было вложено людскогои в тяжелозвонкое: подкова,и в быстропоспешное: бега!

Как была мила и дорогаи лексикографу и жокеюмасть любая!Много летветерок забвенья, тихо вея,заметает конский след.

Напоролась на колючку конницав 914 году —больше за пехотою не гонится,саблями рубая на ходу.Обогнали трактора конягув 930 навсегдаи обезлошадили — беда! —Русь,во зло, не знаю ли, во благо?Как ушли с полей —из словареймедленно, но верно отступаюти в речушке Лете утопаютте, кто Волгу, Дон и Енисейпереплыли и не утонули,отряхнулись, двинулись во тьму.Не догнали пули,а догнало слово: «Ни к чему!»«Ни к чему!»Кого обозначатьтермином гнедой, буланый, пегий?Вечность знать не знает привилегий.Прав у времени нельзя качать.

«Ни к чему!»И замирает топотбьющих по забвению копыт.Зверя с человекомпервый опытдружбы и союза —позабыт.

ИСПАНЦЫ В ИЗГНАНИИ

По мартовскому гололеду,топча пропесоченный лед,сторожко, готовый к полету,угрюмый испанец идет.

Проходит неслышною теньюдавнишних тридцатых годовсторожко, готовый к паденьюна желтые льды городов.

Он, словно бы к солнцу подсолнух,к Испании весь обращен.О ней вспоминает спросоноки с ней же свергается в сон.

Болезненно бледная смуглостьникак не сползает со щек.Горючая, жалкая мудростьв глазах не потухла еще.

Он ловит, как будто антенна,незначащее ничего.Простуда, наверно, ангина,лет тридцать как мучит его.

Любые заметки в вечерке,пустые намеки судебвонзились в него, как осколки,важнейшие центры задев.

«Брата похоронила, мужа…»

Брата похоронила, мужа,двух сыновей на погост сволокла.В общем, к чему же, к чему жеи для чего же слова и дела.Ясная в дереве, камне, моторе,людям               инерция                                 ни для чего?Разве не преимущество горе?Только люди достойны его.Все же встает в семь утра ежедневно,на уплотненный автобус спешит,вяло и злобно, тупо и нервнов загсе бумажки свои ворошит,в загсе бумажки свои подшивает,переворашивает,семьи чужие сшивает,жизнь понемногу донашивает.

ВЕЧЕР ЗАБЫТЫХ ПОЭТОВ