Переплет - Бриджет Коллинз

придал этому значения, но из нее будет пить Середит. Пришлось вернуться и вымыть ее.

Когда я зашел в спальню, Середит сидела в кровати прямо, скрестив руки на груди, а де Хэвиленд развалился в кресле.

– Никак нет, – говорил он. – Переплетчица из тебя отменная. Конечно, ты все делаешь по старинке, но… Ты очень мне пригодишься.

– Предлагаешь мне работать в твоей мастерской?

– Мое предложение в силе, и ты это знаешь.

– Только через мой труп.

Мужчина с саркастической миной повернулся ко мне.

– Рад, что ты наконец нашел дорогу, – процедил он. – Будь добр, налей Середит чаю, пока она не умерла от жажды.

В ответ я предпочел молчать, чтобы не ляпнуть какую-нибудь резкость. Налив чай, протянул чашку Середит, но не сразу выпустил из рук, желая убедиться, что она крепко держит ее. Она взглянула на меня, и гнев в карих глазах потух.

– Спасибо, Эмметт.

Де Хэвиленд щипал себя за переносицу большим и указательным пальцем. Он улыбался, но от его улыбки веяло холодом.

– Середит, времена сейчас другие. Даже если бы ты была здорова… прошу, подумай над моим предложением. Влачить одинокое существование в милях и милях от ближайшего города, переплетать книги для невежественных, суеверных крестьян… Мы столько работали над нашей репутацией, чтобы люди поняли: мы лечим души, мы – врачи, а не колдуны. Ты же занимаешься переплетным ремеслом в безвестности…

– Не учи меня жить.

Он откинул прядь волос со лба, растопырив пальцы.

– Я лишь хочу сказать, что крестовые походы преподали нам урок…

– Да тебя еще на свете не было во время крестовых походов! Как ты смеешь…

– Ладно, ладно. – Он выждал минуту, затем потянулся и налил себе еще чаю. Заварка потемнела, как морилка, но он не заметил этого, пока не сделал глоток, а сделав, скривился. – Середит, образумься, прошу. Скольких людей ты переплела в этом году? Четверых? Пятерых? Тебе и так работы не хватает, а ты еще ученика взяла. И твои крестьяне – они же ничего не смыслят в нашем деле. Считают тебя ведьмой. – Он наклонился ближе и заговорил вкрадчиво: – Неужели тебе не хочется перебраться в Каслфорд, где к переплетчикам относятся с уважением? Где уважают книги? Я очень влиятельный человек, знаешь ли. И обслуживаю лучшие семьи.

– Обслуживаешь! – повторила Середит. – Переплет делается раз в жизни.

– Ох, ради всего святого, Середит. Если в наших силах избавить человека от боли, кто мы такие, чтобы ему отказывать? Ты чересчур консервативна.

– Довольно! – Она отодвинула чашку, расплескав чай на покрывало. – Не поеду я в Каслфорд!

– Своим снобизмом ты сама себе вредишь! Почему ты предпочитаешь гнить в этом богом забытом месте…

– Ты не понимаешь, верно? – Прежде я никогда не слышал, чтобы голос Середит дрожал от сдерживаемого гнева. Я разозлился вслед за ней. – Помимо всего прочего, я не могу оставить книги.

Он со стуком опустил чашку на блюдце. На мизинце тускло блеснуло кольцо с печаткой.

– Не говори глупости. Я понимаю твою щепетильность, но все очень просто: книги можно взять с собой. В моем хранилище место найдется.

– Отдать мои книги тебе! – Она сухо рассмеялась – словно ветка треснула.

– В моем хранилище они будут целы. Там гораздо безопаснее, чем здесь, у тебя.

– Так вот в чем дело, значит… – Она покачала головой и откинулась на подушки; кажется, ей было трудно дышать. – Надо было сразу догадаться. Зачем же еще ты приехал. Тебе нужны мои книги. Ну, разумеется.

Мистер де Хэвиленд сел прямо, и впервые за все время пребывания в доме щеки его слегка порозовели.

– Нет нужды обвинять…

– А сколько книг, которые ты переплетаешь, в итоге оказываются в хранилище? Думаешь, я не в курсе, откуда у тебя деньги на новую мастерскую и твои… расшитые жилеты?

– Брать деньги за переплет не запрещено. Это просто старые предрассудки.

– Я говорю не о деньгах за переплет, – процедила она, и ее губы скривились, точно она съела что-то горькое, – а о продаже книг без разрешения их обладателя. Насколько мне известно, это запрещено.

Они обменялись взглядами. Белой рукой с узловатыми сухожилиями Середит схватилась за ключ, который носила на шее, словно его могли у нее отнять.

– Ох, ради всего святого, – де Хэвиленд встал. – Даже не знаю, зачем я тебя уговариваю.

– И я не знаю. Почему бы тебе не убраться восвояси?

Он театрально вздохнул и скользнул взглядом по растрескавшейся штукатурке на потолке.

– Я уеду, когда тебе станет лучше.

– Или когда я умру. Ведь ты на самом деле этого ждешь, угадала?

Де Хэвиленд отвесил ей саркастический поклон и направился к двери. Я прислонился к стене, пропуская его; поймав мой взгляд, он вздрогнул – скорее всего, начисто забыл о моем присутствии в комнате.

– Горячую воду, – бросил он. – В мою комнату. Сейчас же. – С этими словами он захлопнул за собой дверь с треском, от которого задрожали стены.

Середит покосилась на меня, а потом наклонила голову и стала разглядывать покрывало, точно проверяя, верно ли составлен узор из лоскутков. Когда я понял, что она и дальше собирается молчать, я откашлялся.

– Середит… Хотите, я прогоню его?

– И как, скажи на милость, ты это сделаешь? – Она покачала головой. – Нет, Эмметт. Он уедет сам, убедившись, что я поправилась. А это будет скоро. – Она произнесла эти слова с мрачным недовольством. – Но ты…

– Что?

Она посмотрела мне в глаза.

– Постарайся не срываться на него. Он тебе может пригодиться.

Обещание Середит не слишком утешило меня: день проходил за днем, а де Хэвиленд, похоже, уезжать не собирался. Я не понимал, почему Середит его терпела, но знал, что без ее разрешения прогонять его нельзя. Тем более что он явился сюда по моей вине. Впрочем, от этого мне не становилось легче. Он подозрительно ковырял блюда, которые я готовил, и бросал мне свои грязные рубашки, приказывая их постирать. Я крутился с утра до вечера, ведь надо было еще заботиться о Середит, и в мастерскую я даже не заглядывал. Если до приезда де Хэвиленда мне казалось, что дом принадлежит мне, то теперь я был низведен до положения раба. Не могу сказать, что мне было тяжело физически – на ферме до болезни я выполнял работу гораздо тяжелее этой, но присутствие де Хэвиленда выматывало. Никогда не встречал человека, который ступал бы так тихо; не раз, разжигая плиту или отмывая сковородку, я вдруг ощущал его взгляд на затылке. Я оборачивался, надеясь, что он моргнет от удивления или хотя бы улыбнется, но он продолжал смотреть на меня, будто я был невиданным зверем.