Критская Телица - Эрик Хелм

Ловкий критянин оставался, таким образом, при чистом тройном барыше.

Миопарона обосновалась в глубокой, узкой, окруженной скалами бухте к западу от Кидонии, где и была поручена особым заботам Эпея. Протрудившись и проколдовав над корпусом вплоть до новолуния, мастер велел помощникам (приведенным к обету молчания и убежденным, будто обустраивают разведывательный корабль) вытащить судно из воды.

Киль облили расплавленным свинцом, несколько увеличив осадку, но при этом неизмеримо повысив устойчивость миопароны, которая могла теперь нести огромный парус и, разогнавшись, обретала инерцию неудержимую.

Эпей тщательно просмолил борта и покрыл их особым составом, делавшим деревянную поверхность гладкой, точно стекло, и предохранявшим от водорослей и ракушек, склонных липнуть к плывущим кораблям и снижать быстроту хода.

Полностью разделяя мнение (верней, заблуждение) своих подручных, аттический умелец лишь улыбался, воображая, как его приемное детище лихо обставит любую военную галеру — хоть при штормовом ветре, хоть при полнейшем штиле.

О последнем Расенна, отнюдь не презревший жестокого урока, преподанного Эсимидом, позаботился особо. Правильнее, впрочем, было бы сказать, велел позаботиться Эпею. И тот с удовольствием предложил этруску свое последнее изобретение. Уяснив суть дела, архипират заржал от радости:

— Имейся у меня такая штуковина раньше! Где ты блуждал, грек, разрази тебя молния? Ох и голова!

— Вот по этим коридорам блуждал, — добродушно ответствовал Эпей. — А раньше оно, разбойничек мой разлюбезный, и невозможно было. Земляное масло[30] на острове испокон веку водится, однако перегнать его да смешать с кой-какими составами я только полгода как додумался.

Мастер хмыкнул и прибавил:

— В честь мою — греческим огнем[31] именоваться будет!

— Хоть каппадокийским! — отмахнулся Расенна. — Ох и здорово...

У Рефия тоже забот набрался полон рот.

Просто завербовать десять отпетых головорезов — задача нехитрая. Но попробуйте подыскать ораву, достаточно молчаливую, надежную и не задающую вопросов! К тому же, закаленную в мореходных передрягах, ловкую в обращении с парусом, достаточно сообразительную! Не располагай начальник стражи собственной сетью доносчиков, не справиться бы ему с подобным предприятием и за год.

Однако два месяца спустя странный экипаж странного судна подобрали, проверили, испытали.

Испытывал Рефий самолично. Иногда, в разгар беседы с приглашенным во дворец человеком, на того нежданно кидались из боковой двери двое-трое воинов, иногда спускали здоровенного пса; иногда, если Рефию желалось поразвлечься, он предлагал кулачную схватку один на один.

Обетов молчания отвергнутые не давали. Все знали, какого свойства месть ожидает нескромного болтуна.

— Тебя здесь не было. Мы не разговаривали. Понял?

Неудачник отвечал утвердительно, прятал в складках одежды пухлый кошелек и убирался восвояси.

Понятно, что никому и намеком не выдавали истинных причин, вызывающих странное приглашение в царские палаты. Рефий объявлял, будто подыскивает хорошую замену плохому или провинившемуся воину. Кстати, даже впоследствии бравой десятке бойцов, чей состав постепенно менялся благодаря превратностям судьбы, оставалось лишь гадать, куда и зачем отправляются добытые там и сям красотки.

Полную правду знали только двое.

Расенна, капитан корабля.

И доверенное лицо Рефия, смуглокожий Гирр, приставленный наблюдать за этруском.

А задавать лишние — тем паче, дурацкие, вопросы на борту «Левки» не дозволялось.

* * *

После того, как родился Эврибат и миновало несколько месяцев, Арсиноя, согласно хитрому закону женской природы (знавшему немало исключений, но, в целом, весьма распространенному), ощутила прилив новой чувственности.

И сорвалась с цепи Гименея окончательно.

Это приключилось примерно за семь лет до появления на Крите Расенны.

Начальник стражи, давно и безуспешно вожделевший к царице, был с лихвою вознагражден за долготерпение в тихий, пасмурный летний вечер, предвещавший ночную грозу, напитанный духотой и пряным ароматом цветущих лугов, долетавшим До Кидонского дворца от величественно высившейся вдали горной громады.

Получив предложение столь же игривое, сколь и недвусмысленное, Рефий исправно проверил караулы, прошелся дозором по самым доступным, с его точки зрения, залам, коридорам и уголкам, прогулялся по внешней галерее, удостоверился в полном порядке, похвалил полдюжины воинов, стольких же отругал — ни за что ни про что: для вящей острастки и незаметно проскользнул в опочивальню Арсинои.

Повелительница ждала, разметавшись на постели, закинув руки за голову, глядя пристально и неотрывно.

Рефий остановился подле широкого ложа, подбоченился, обозрел чудеса и прелести, явленные безо всякой утайки, без малейшего стеснения.

— Чего ты ждешь, бычок? — шепнула Арсиноя.

— Любуюсь, — лаконически ответствовал Рефий.

Царица шаловливо изогнулась, распахнула глаза, чмокнула воздух вытянутыми в трубочку губами. Глубоко вздохнула, улыбнулась:

— Лучше отведай... Поглядка — не прибыль.

— Как знать, — пробормотал начальник стражи.

И сказал правду.

Хотя невразумительную, невнятную, навряд ли вполне осознанную им самим.

Ибо Рефий, идеальный сторожевой пес, гроза подчиненных, негласный командир островного сыска, непревзойденный боец и несравненный мастер пыточных дел, расплачивался сейчас за наиболее непривлекательную сторону темной и жестокой своей натуры.

Он совершил ошибку, допустил по недомыслию невольный просчет. Хотя и выбирать особенно не доводилось: попробуй, оставь приглашение Арсинои без приличествующего внимания! Можно и должности лишиться ненароком... Но теперь-то, теперь... А?

Садист и палач от рождения, Рефий приходил в любовную готовность лишь примучивая женщин, которыми обладал. Многие шлюхи, многие простые горожанки и некоторые придворные дамы отлично разумели это и старались не противиться, тем паче, что в монетах у начальника стражи недостатка не ощущалось, а уж скаредностью Рефий, надлежало отдать ему должное, не страдал. Впрочем, легко быть щедрым, ежели каждый и всякий кидонский купец или торговец готов немедленно и зачастую безвозвратно ссудить кругленькой суммой... Поелику знакомство со столь выдающейся и важной личностью могло сослужить немалую службу, избавить от множества мелких и крупных затруднений... Короче, к двадцати трем годам Рефий обнаружил, что не испытывает ни самомалейшего возбуждения, коль скоро не вправе или не властен учинить над женщиной вопиющего, обычного или, на худой конец, мелкого надругательства.

Но попробуй, учини подобное с повелительницей Крита!

Рефий стоял столбом.

И отчаянно пытался представить Арсиною поверженной на ложе пыток, беззащитной, отданной на растерзание и позор.

Однако воображение у подобных особей работает нелегко. Бедолага медлил, стараясь вызвать хотя бы незначительное восстание плоти.

Безуспешно.

Единственным итогом его мысленных потуг были жаркая испарина на челе да противный холодок в чреслах.

Многажды испытанный, закаленный в любовных (точнее, сладострастных — любить Рефий не умел) сражениях уд съежился и подобрался, как перед рукопашным боем, когда тело непроизвольно стремится стать наименее уязвимым.

— Ну, иди же ко мне, — проворковала Арсиноя, приоткрывая уста и приспуская веки.

Начальник стражи негромко вздохнул и разоблачился, понятия не имея, как повернется дело, чем завершится эта сумасшедшая затея и куда бежать потом.

Он простерся рядом с Арсиноей, обнял царицу, начал целовать, ласкать, елозить ладонями по белому, роскошному, ослепительному и — увы! — недоступному телу. Смущенный — возможно, впервые в жизни смущенный — Рефий вовсю напрягал отважные, злые, немудрые мозги; представлял сцены чудовищные и неописуемые...

Безуспешно.

А тихая, от самого себя скрываемая паника в подобных случаях лишь усугубляет беспомощность...

* * *

Иного человека можно было бы пожалеть.

Но только не Рефия.

По крайности, я его не жалею. А вам, дорогой читатель, оставляю полную свободу суждений. Ежели вы избыточно добры и милосердны — сострадайте Рефиевой беде на здоровье. Ваше мнение — ваше право.

Но, полагаю, вы со мною согласны.

* * *

— Э-эй! — негромко сказала Арсиноя четверть часа спустя. — Неужто я тебе совсем-совсем не нравлюсь?

Побагровевший начальник стражи смешался и выдавил нечто маловразумительное.

Царица тихонько надавила пальцем на кончик его носа и слегка отстранилась. Приподнялась на локте, посмотрела сверху вниз. Уселась, упершись ладонью в покрывало.

— Значит, слухи справедливы?