Критская Телица - Эрик Хелм

Впрочем, по рабовладельческой части греки были сравнительно человеколюбивы, чего не скажешь ни о звероподобных шумерах, ни даже о сравнительно цивилизованных египтянах, которые неизменно поражали кефтов сочетанием утонченной культуры с изощренной жестокостью.

Буря нарастала.

Волны свирепствовали.

Келевст велел незамедлительно убрать парус, вынуть мачту из гнезда, высушить верхний ряд весел.

«Ферасия» стремилась навстречу изогнутым, злобно шипящим валам, рассекала их могучим тараном, взлетала, кланялась.

Обгоняла прочие, более мелкие, суда — военные и рыбацкие.

* * *

Этруск, обдумавший на досуге свое печальное положение, смирился с неизбежным, дерзко глядел в лицо Арсиное и хранил полное внешнее спокойствие.

— На колени, собака! — негромко велел начальник стражи Рефий и сверху вниз ударил Расенну огромным кулачищем по уязвимому, чрезвычайно болезненному месту, где шея переходит в плечо.

Ударил неожиданно, сзади.

Будь шея чуть потоньше, плечи слегка поуже, не превосходи пират своего обидчика и ростом и весом, он уже навряд ли поднялся бы с полированного гранитного пола.

Эсимид и бровью не повел.

Четверо воинов, стоявших по бокам с клинками наголо, — тем паче.

Арсиноя скривилась:

— Довольно, Рефий! Подними чужеземца.

Что и было исполнено.

Едва не лишившийся чувств этруск помотал головою, прогоняя плававший перед помутившимся взором туман. Расенну подхватили под скрученные руки, вновь утвердили стоймя.

— Захвачен близ мыса Малея, госпожа, — почтительно доложил капитан. — Корабль пошел ко дну, кроме старшего, не уцелел ни единый.

— Наши потери? — спросила Арсиноя.

— Ни убитых, ни раненых, государыня. В корпусе, правда, обнаружилась после таранного удара маленькая течь, но ее глухо законопатили в пути.

— Ты молодец, мой добрый Эсимид. Государь наградит за этот подвиг особо, а благоволение государыни, — улыбнулась Арсиноя, — уже снискано. Теперь все-таки назови имя пленника...

Эсимид, желая произвести наибольшее возможное впечатление, сказал Рефию, что захватил исключительного негодяя, коего надлежит немедля поставить перед очами царицы для заслуженной и справедливой кары.

— Кого ты сцапал? — осведомился Рефий.

— Не порти удовольствия ни себе, ни мне, ни госпоже, — подмигнул Эсимид. — Как только повелительница узрит эту сволочь, я произнесу имя. Обеспечь надежную стражу.

Рефий поморщился. Прекословить командиру дворцовой охраны осмеливались лишь моряки — и лишь немногие. Но Эсимид пользовался вполне заслуженной репутацией отважного сорвиголовы, был царским любимцем, а в довершение всего временно командовал кораблями, отвечавшими за безопасность окрестных вод.

Вступать в никчемную перепалку самолюбивому Рефию не хотелось. Знаменитое упрямство Эсимида служило притчей во языцех. А называть имя пойманного среди морской хляби кому-либо, кроме самого лавагета, капитан и впрямь не был обязан.

— Гарпии с тобой, — ухмыльнулся Рефий. — Ишь, любитель загадок выискался! Скотина по-настоящему опасна?

— Будь покоен!

— Тогда не обессудь, путы проверю самолично...

— Государыня, — склонился и выпрямился Эсимид, — госпожа! Перед тобою знаменитый, неуловимый, ненавистный всем обитателям Внутреннего моря пират Расенна!

Вопреки простейшим правилам дворцового этикета, Рефий присвистнул. Впрочем, он позволял себе известные вольности в обращении, особенно когда царь Идоменей отсутствовал.

Воины выпучили глаза.

Даже безукоризненно владевшая собственной мимикой Арсиноя слегка прищурилась.

— Это правда, чужеземец? — вопросила она после долгого безмолвия.

— Правда, — разлепил запекшиеся губы пленный этруск.

Безмолвие возобновилось.

— В котелок, — отчетливо и внятно мурлыкнул, наконец, Рефий. — С маслицем.

Подобной прилюдной наглости Арсиноя не могла спустить даже отменнейшему из любовников.

— Здесь распоряжаюсь я, — молвила царица ледяным голосом. — И ежели понадобится чей-либо совет, уведомлю сама. Ясно, Рефий?

— Так точно, госпожа! — отвечал тот, осознав оплошность.

Посреди тронного зала стоял в рваной набедренной повязке громадный, быкоподобный детина, заставлявший окружающих воинов казаться хрупкими по сравнению с ним. Расенна, — даже раненый, исхудавший, полузаморенный почти совершенным отсутствием воды и пищи на протяжении последней недели, — весил не меньше трех с половиной аттических талантов.

Бородатый, уже начинавший заметно лысеть, он смотрел на критскую владычицу невозмутимо, зная, что терять нечего, судьба передана в чужие руки и надобно лишь с гордым достоинством принять ее. Хотя упоминание о «котелке» заставило этруска внутренне содрогнуться, Расенна сохранил внешнее самообладание.

Разбить голову о каменную стену возможно, в конце концов, и при выходе...

— Расенна... — медленно произнесла Арсиноя. — Знаменитый, неуловимый, ненавистный... Ты верно выразился, Эсимид.

Расенна.

Человек, о чьих разбойничьих делах наперебой повествовали Идоменеевы капитаны. Человек, которого те же капитаны были не в силах изловить лет пятнадцать. Человек, имевший осведомителей на каждом острове Спорад и Киклад, во всяком городе греческих, малоазийских, латинских, африканских побережий и даже — сказывали — в самом Та-Кемете: замкнутом, наглухо отделенном от остального обитаемого мало-мальски просвещенными народами света, сообщавшемся с Ойкуменой лишь через тщательно охраняемую дельту Хапи — великого Нила... Человек, по слухам, способный похитить и невозбранно уволочь хоть сидонскую корону, хоть микенскую царевну...

Человек-невидимка.

Человек-легенда.

Хоть сидонскую корону...

Хоть микенскую царевну...

Арсиноя внезапно встрепенулась.

— Тебе известна казнь, положенная пиратам и убийцам, о Расенна?

— Теперь, кажется, да, — отвечал этруск, покосившись на Рефия.

— Ты можешь избежать ее. Остаться в живых. Сохранить свободу.

Расенна глядел исподлобья. Рефий, Эсимид и четверо дворцовых воинов едва не шлепнулись, но вовремя подтянулись, решив, будто повелительница просто забавляется с окаянным татем, дабы усугубить ужас последующего приговора. Любопытно, подумалось Рефию, — нежное создание, мне, грешному, не в пример. Поглядеть — мухи зазря не обидит. А сейчас наверняка произнесет пурпурными устами новый, неведомый приговор, по сравнению с коим котелок и маслице легкой смертью покажутся...

«Век живи — век учись,» — мысленно вздохнул начальник стражи.

— Рефий, — медленно произнесла Арсиноя, — своих людей наставишь особо, ты это сделаешь не хуже верховной жрицы. Тебя, Эсимид, я приведу к нерушимой клятве молчания сама. Экипажу передашь: этруск зарублен в тронном зале по приказу госпожи. Расенны больше нет.

Семеро мужчин взирали на Арсиною в полном недоумении: всяк ломал голову над собственными вихрящимися мыслями.

— Расенны больше нет. Объявите радостную весть во всеуслышание. А сейчас велите принести сюда вина и яств. Развяжите пирата и усадите в углу.

— Верно ли я понял тебя, госпожа? — спросил ушам не поверивший Рефий.

— Да. Речь идет о важнейшей государственной тайне. Слышишь, этруск?

Ошеломленный Расенна лишь головою кивнул.

— Будешь ли достаточно терпелив, чтобы выслушать предложение, которое тебе сделают, и вполне разумен, чтобы оценить сопутствующие выгоды?

— Да, госпожа, — молвил Расенна с еле уловимой надеждой.

— Прости, государыня, — возопил Рефий, — но я вынужден возразить! Путы останутся в неприкосновенности! Мерзавец может ринуться на тебя, ударить, убить, наконец! В качестве...

— Замолчи, — спокойно велела Арсиноя. — Расенна двадцать лет оставался неуловим. Дурак на подобное не способен, верно?

— Да.

— Не будучи дураком, он...

— Ему нечего терять!

— Есть, — сказала царица. — Если он попытается напасть, лишится жизни. Правильно, Расенна? Согласен?

— Согласен, госпожа, — сказал этруск. — Из этого зала нет выхода, а безоружному и раненому не справиться с шестерыми сразу. Даже, — криво ухмыльнулся Расенна, — если он заведомо сильнее каждого по отдельности.

Рефий оскалился, но промолчал.

— А если прислушается к обращенной к нему речи, уцелеет. И, повторяю, сохранит свободу. И награду обретет. Веришь ли ты повелительнице Крита, Расенна?

— Верю, госпожа, — произнес этруск после мгновенного колебания. — Убить меня любым способом возможно и сейчас — к чему хитрить с беззащитным пленником?

— Я права, — улыбнулась Арсиноя, — он и впрямь благоразумен. Повинуйся, Рефий, возражение отклоняется.

Клинок полоснул по крепчайшей коже ремней, связывающих запястья Расенны. Начальник стражи напрягся, воины подобрались. Капитан Эсимид еле заметно пожал плечами.

Этруск поморщился от резкой боли в затекших руках, однако не застонал и не охнул.