Птица несчастья - Лада Валентиновна Кутузова

не помнил, как отключился. Когда пришел в себя, уже светало. Он открыл глаза и сперва ничего не увидел: все расплывалось. И лишь через некоторое время разобрал лица попутчиков, они с тревогой всматривались в него. Он попытался сесть и со стоном завалился обратно. Ныло все: голова трещала так, словно ее протирали между двух жерновов, ломило кости, кожа горела, как от ожога крапивой. Любое движенье отдавалось мучительной болью.

Оля распереживалась и попыталась взять Федора на руки, будто ребенка. Но Максимус отодвинул ее и протянул сразу две таблетки анальгетиков, Федор с благодарностью принял их. Минут через двадцать боль отступила: не ушла совсем, а притупилась, словно выжидая подходящий момент, чтобы вернуться. И тут Федор почувствовал зверский аппетит: хотелось не есть, а жрать.

– Можно чая? – попросил он.

Хорошо, что Максимус сразу сообразил, в чем дело, и начал варить гречку. А пока Федор довольствовался чаем без сахара, закусывая сухарями.

– Феденька, как ты себя чувствуешь? – осторожно поинтересовалась Оля.

– Лучше, – ответил он.

После сухарей руки перестали трястись, лишь в голове сохранялось гудение, оттого Федор все воспринимал с опозданием и точно в тумане.

– А что было-то? – к Федору подлез смешной пес с крыльями.

– Это Симаргл, – представила того Оля.

– Я тебя нашел! – похвастался пес. – А они не могли.

– Не мельтеши, – одернул пса Полкан. – Федя, что произошло?

Это был хороший вопрос, на который Федор ответил не стразу. Сперва память подбрасывала отдельные кадры: Алена – странная тень – холод, а затем сознание Федора прояснилось, и он все вспомнил.

– Это была мавка, – уверенно заявил он. – Она приняла облик Алены.

Федор заметил, как Максимус вздрогнул и напрягся. Да, Федор снова вляпался в неприятности по своей вине, хотя Максимус предупреждал.

– Я виноват, что не послушал вас, – признался Федор. – Думал, что будет лучше для всех, если уйду. А получилось…

– …как всегда, – продолжил Полкан. – Но ты не стесняйся, Федя, продолжай. Мы любим гулять ночами.

– Я обожаю гулять! – Симаргл принял подтрунивания Полкана за чистую монету. – Кто со мной?

– Он шутит, Симарглушка, – Оля начала хлопотать возле Федора. – А ты, Федя, кушай кашку, она полезная. Давай я тебя покормлю, – она протянула ему ложку с гречкой.

Федор взял котелок и принялся есть, отказавшись от услуг Оли, – он не ребенок и не больной, справится.

– Так что с мавкой-то было? – спросил Максимус, когда Федор расправился с завтраком.

– Ей нужно было мое тепло, – от воспоминаний Федора передернуло.

– Да-а, холодный ты был, как будто тебя в погребе держали, – подтвердил Симаргл, – еле отогрел.

– Я сначала ее за Алену принял, – продолжал Федор, – а потом тень разглядел – у нее спины не было.

– Да, по описанию мавка, – согласился Полкан. – Потому я тебя и не почувствовал, она уже подействовала на тебя.

Федор доел гречку и с трудом удержался, чтобы не облизать котелок.

– Спасибо, что не бросили, – сказал он.

Максимус хмыкнул:

– Ну а как ты это себе представляешь? Вместе пришли, вместе и вернемся.

– Да, Феденька, – поддакнула Оля, – мы своих не бросаем.

У Федора защипало глаза, он не представлял, что настолько чувствительный: от Олиных слов в душе что-то перевернулось. Он свой для них. И для наивной Оли, и для красавчика-Полкана, и для сурового Максимуса. Даже для этого смешного пса со сложно выговариваемым именем Федор свой. И они для него вдруг сделались своими.

До этого Федор точно знал: каждый из них идет по своим делам. Он к ним особо не лезет, они к нему лишний раз не суются. А получилось вот так: сроднились. И когда все закончится, Федор будет вспоминать о попутчиках и скучать по ним. Потому что нельзя пройти через такие испытания и остаться чужими, это не по-человечески.

Ближе к полудню Федор окончательно пришел в себя, и они продолжили путь. Полкан предложил Федору не стесняться и сесть верхом, но Федор наотрез отказался: это уже чересчур. Максимус задал умеренный темп, который Федор смог выдерживать. Он шел и размышлял: как сообщить остальным, что он скрыл цель похода в Заручье? Что ему нужна живая вода, а не мертвая. А сказать следовало. Чем дольше Федор молчал, тем сложнее оказывалось сказать правду.

– Чего хвост повесил? – Симаргл нарезывал круги вокруг Федора.

– Да я нормально, – начал отнекиваться Федор.

– Видим мы твое нормально, – насмешливо заявил Полкан, который прислушивался к разговору. – Ты это нормально бантиком завяжи и на шею повесь. Типа праздничной упаковки.

– Да так… – ответил Федор. – Мысли разные в голову лезут.

– От этого одни глупости происходят, – с умным видом поделился Полкан. – Лучше меньше думай, целее будешь.

Федор был согласен: так и есть, но он же хотел, как лучше! Федор почти решился на признание, как Максимус резко встал, а потом кивнул в сторону невесть откуда взявшейся посреди леса железной ограды:

– Ну вот мы и пришли.

Часть вторая. Живая вода

Уродов впустили,

Уроды убили.

Царя и царевича,

Короля, королевича.

Погиб слуга, господин —

Ты остался один.

Глава первая. Пансионат

Сколько раз Максим попадал сюда, столько же не мог отделаться от мысли, что когда-то здесь располагался пансионат. И вроде строений никаких не сохранилось, только часть кованой ограды, да фонтан с фигурой девушки с веслом, а все равно казалось, что посреди одной из аллей вот-вот появятся курортники. Максим несколько раз отдыхал в пансионатах Кисловодска и Пятигорска – поправлял здоровье на минеральных источниках. Ровно те же фонтаны, тенистые аллеи, железные заборы, через которые не перелезть… Но как часть пансионата перенеслась в Заручье, оставалось тайной за семью печатями. Да вроде и не пропадало ничего, сложно такое замолчать. Слухи все равно бы просочились.

А может, Заручье подстраивалось под ожидания тех, кто в него попадал. Не зря в одну из вылазок Максим увидел на бортике фонтана питьевую кружку с носиком – как раз из подобной он пил нарзан в Кисловодске. Да и пахло от мертвой воды слабым сероводородом, как от источника с минеральной водой. Сульфатная теплая – так ее называли.

Максим взглянул на статую девушки: она олицетворяла собой торжество физической культуры. Крепко скроенная – не худая и не толстая, с развернутыми плечами – без намека на сутулость, с открытым приятным лицом – такой могла быть верная подруга комсомольца. Неудивительно, что гипсовые пионеры со всей округи потянулись в Заручье, чтобы поклоняться и верно служить своей богине. В детстве Максим ездил в пионерлагеря, родители доставали путевки на две смены. По утрам горнист, только живой, не гипсовый,