Милицейские истории: невыдуманные рассказы о милиции и без милиции. Миниатюры - Михаил Борисович Смоленский

— Выручайте, а то назревает бунт. Или начальство нам головы пооткручивает.

— Сочувствую. Сам бы не прочь, но в данном случае ничем помочь не можем. Это не настоящий коньяк. Подделка. А что налито в бутылки — неизвестно. Может оказаться технический спирт. Помрете к чертовой матери. Послали на экспертизу. Через пару дней станет известно.

— А что водитель говорит?

— Ничего толком. Говорит, что его просто наняли перевезти груз. Левый рейс. Неизвестные ему люди. Приметы, которые он описывает, для двадцати миллионов подойдут. Или для тридцати. Грузили в его машину на улице прямо с другой машины, номера которой он не помнит. Видел, что ящики с бутылками, но документы ему никто не показывал. Указали, куда отвезти, дали задаток. Сопровождали на «Жигулях», но когда его ГАИ остановила, то «Жигули» скрылись. Номер тоже не запомнил. Может врет, может и правда. Вот его объяснение.

— Врет. Бутылок по государственной цене тысяч на двадцать, а по ресторанной — вдвое. И ничего не знает? Врет. Где-то цех объявился. «Перестройка». Вот и они перестраиваются.

— Возможно. Но фактов у нас нет.

— А давай его к нам? Найдем факты.

— Нельзя силу применять. Дело хозяйственное. Тут бумаги нужны.

— Никакой силы. Гарантирую. Будут тебе бумаги.

— Ну, тогда давай. Попробуй.

Вернулся я к себе в кабинет, позвал трех оперов, лица которых внушали мне доверие, и поручил им кое-что подготовить в одном из кабинетов. Когда они ушли, попросил по телефону дежурного привести водителя в мой кабинет. Когда его привели, я очень вежливо выслушал версию: «Ничего не видел, ничего не знаю, никого не помню», и тут по телефону мне сообщили, что всё готово. Очень вежливо пригласил водителя перейти в другой кабинет, где запишут всё сказанное им. Мы вышли, и я повел его в кабинет одного из той троицы, с которыми я общался перед тем, как его привели. Резко толкнул дверь кабинета, и мы вошли. Честно говоря, войдя туда, я сам вздрогнул. На полулежал, свернувшись калачиком и весь в крови, какой-то парень. Я его даже сразу и не узнал. Молодец. Великий артист умер, когда он в розыск пошел работать. Один из оперов стоял посреди комнаты и вытирал руки полотенцем. Другой сидел на стуле, как бы нависая над лежащим на полу человеком, и тяжело дышал. Рукава рубашек закатаны, кулачища у обоих как моя голова.

— И что? — спрашиваю.

— Как всегда. Явка с повинной.

— Унесите.

Они подхватили его за руки и за ноги и быстро вытащили из кабинета. Через минуту вошли обратно. Водитель просто застыл как соляной столб. Лицо испуганное.

— Вот, — говорю ребятам. — Опросите гражданина. Только вежливо.

— Так мы, Михаил Борисович, по-другому и не умеем.

— Ну вот и хорошо. Занимайтесь, — говорю им.

И вышел. Только вошел в свой кабинет, сел — и сразу звонок по телефону: сообщили, что водитель уже пишет. Пять минут — и приносят бумагу, которую я отнес в ОБХСС. Там было всё: и место, где это разливают, и люди с именами и фамилиями, и что в бутылках налито. Последнее меня, как и всех, интересовало больше всего. Спирт использовали пищевой, немного сиропа, корица и кофе. Очень мягко. Пьется легко. Водитель пробовал лично. Точка.

И, надо честно признаться, не обманул водитель. Действительно пьется легко. Лучшего «коньяка» в жизни не пил. Сутки розыск не работал, пока этот «Ани» не вывезли.

Человек в печи, или Профилактика запоя

Наше районное отделение милиции размещалось в двухэтажном здании посреди района одноэтажной застройки, в частном секторе, в районе, именуемом «Нахаловка». Ранее это была общеобразовательная школа, а вокруг только частные домики. Затем школу перевели в другое место, а в этом здании разместили районную милицию. Со временем недалеко от милиции построили пятиэтажный дом, а позже и два девятиэтажных. У этих домов было центральное отопление, а наше здание по-прежнему отапливалось при помощи автономной котельной. В подвале стояли две печи. Одна была работающей, а вторая резервная. На случай, если работающую печь надо отключить для ремонта или профилактики.

И при этих печах были два кочегара. Один пожилой, лет пятидесяти, а другой — средних лет парень. Кочегары топили печи в зимний сезон, а в летний их ремонтировали, готовясь к зиме. Оба опытные рабочие. Особенно тот, что помоложе. Руки золотые, все умел. Холост. Правда, ходил и зимой и летом в замызганной рабочей одежде. Но это его личное дело. И все бы ничего, но был наш молодой кочегар запойный пьяница. Начинался у него запой, и он пил беспробудно недели две. Потом пару месяцев не пил, а затем опять срывался. Найти ему замену было трудно, и в домоуправлении его только ругали, но не увольняли. Летом на его запои мало обращали внимания, а вот зимой, когда мороз и отопления нет по две недели, то это не совсем, как вы понимаете, приятно. А еще, кроме милиции, с другой стороны здания была детская музыкальная школа. А детям без тепла вообще невозможно. К нам неоднократно приходили учителя из этой школы, жаловались на него. Мол, сейчас его смена, а он уже никакой. Наш заместитель начальника по политической части несколько раз беседовал с этим кочегаром. Тот клятвенно обещал бросить пить, но проходило немного времени, и опять наступал запой.

Вот как-то зимой приходит молоденькая учительница к нашему замполиту и опять, чуть не плача, рассказывает про холодные батареи, мерзнущих у пианино детей и жалуется на кочегара, который лыка не вяжет, а сидит пьяный у печи и ругается. Я в это время в своем кабинете сижу и с одним из оперов, Сашей Савиным, беседую. Дверь открыта, и мы всё хорошо слышим, так как кабинет замполита рядом. Наконец замполит с этой учительницей выходят, он её провожает, а затем заходит к нам и просит поговорить с кочегаром «по-мужски». Когда тот протрезвеет. А пока забрать его и посадить в комнату для задержанных, при дежурной части, для этого самого протрезвления.

Мы спускаемся в кочегарку и видим такую картину. Сидит у почти погасшей печи кочегар и что-то бормочет. В печи угли еще раскаленные, жар из открытой топки еще идет, но для отопления дома его явно мало. Подошли поближе и слышим, что это он сам на себя себе же и жалуется. Что, мол, он пропащий пьяница, никому не нужный, совсем пропащий человек. Мы на него