Ледяные небеса - Мирко Бонне

Кто-то кричит:

— Биркебейнер!

По-моему, это был Орд-Лис.

Шеклтон встает, делает Гринстриту знак сесть, идет по проходу назад и садится на первую свободную лавку позади меня.

Среди китобоев раздаются еще несколько насмешливых возгласов, потом опять становится тихо; слышен лишь свист ветра. До того как пастор возобновил проповедь, я быстро оглядываюсь: Шеклтон смотрит на меня, его глаза налились кровью, как будто в них отражаются борода и вихры рыжего пастора.

— Я говорю вам: не бросайте вызов ледяной буре Божьей! Не несите бурю безбожия в Божью бурю! Не несите войну во льды! Поверните вспять, если не хотите, чтобы с вами случилось то же, что с королем Сверриром! Поверните обратно и вспомните об уроках, что преподали вам льды. В течение всего лишь трех лет Господь забрал у вас вашего величайшего героя и ваш самый большой корабль. Подумайте о Скотте, замерзшем на Южном полюсе, и о «Титанике», который затонул в Северном море.

Пастор Гюнвальд скрестил руки, потом оперся ими на край кафедры и закрыл глаза. Кажется, будто он молится. Я-то, во всяком случае, молюсь, чтобы все это закончилось.

Но конца еще не видно.

Гюнвальд медленно поднимает на кафедрой Библию в зеленом кожаном переплете.

— Что же ожидает рыбаков из Капернаума на том берегу? Одержимый! Вышедший из гробов, что сказал Иисусу: «Легион имя мне, потому что нас много». И просили Его, чтобы не высылал их вон из страны той. Паслось же там при горе большое стадо свиней. И просили Его все бесы, говоря: пошли нас в свиней, чтобы нам войти в них. Иисус тотчас позволил им. И нечистые духи, выйдя, вошли в свиней; и устремилось стадо с крутизны в море[13].

Пастор Гюнвальд громко захлопывает Библию. В помещении ни звука. Гюнвальд тихо говорит:

— Отправляйтесь спокойно в пристанище веры в Иисуса Христа, потому что он покоряет бури и кладет конец безумству.

— Аминь! — грохочут китобои.

— Еще ни одна экспедиция, как бы хорошо ни была она снаряжена…

— Довольно уже! — кричит кто-то, Читхэм или даже Уайлд, крик раздается где-то спереди. И тут как прорвало. Бэйквелл пронзительно свистит, сунув два пальца в рот. А капитан Уорсли кричит в рупор:

— Когда же наконец будет музыка?

Гюнвальд еще говорит про знамя одержимости, которое Шеклтон не должен нести во льды, но его голос заглушают свист и топот. Половина китобоев встала и мрачно смотрит в нашу сторону. Но Якобсен и Ларсен лучше умеют держать своих людей под контролем. Встав в начале и конце спереди и сзади в проходе, Якобсен и Ларсон внимательно следят, чтобы никто из китобоев не полез в драку.

Проповедь закончена. Пастор вышел из-за кафедры с Библией в руках. Он бережно кладет ее на скамью в первом ряду, где сидел Шеклтон перед тем, как уйти в задние ряды. Когда шум утих и с нашей стороны и со стороны длиннобородых послышались первые смешки, я пошел искать его. Но Шеклтон уже ушел.

Кук, Или мы не знаем точно, где находимся

Истошные, достающие до самых печенок команды Гринстрита перекрывают оглушительный вой лебедки и громыхание ходового винта. Метр за метром втягиваются на борт зеленые цепи. Наконец с левого и правого бортов раздается двойной удар — это из воды показались оба чудовища и ударились о борта.

— Якори подняты! Очистить якори!

На палубе находятся все, кроме кочегаров и рулевого, когда мы под вой сирен на берегу и вырывающийся из семидесяти собачьих глоток лай в последний раз скользим мимо разделочной платформы и медленно выходим из Камберлендской бухты. Мы взяли курс на Южные Сандвичевы острова, за которыми начинается море Уэдделла. Сегодня пятое декабря, безоблачный день субантарктического лета, температура пять градусов выше нуля. Холнесс отдал мне сиреневый свитер, не очень тонкий, так что я одет достаточно тепло, но и не очень толстый, поэтому я смог надеть мамину куртку.

Небольшая группа викингов-китобоев появилась на причале и машет нам, сумасшедшим:

— Эй вы, биркебейнеры! Счастливо!

Мы проходим мимо скал Хобарт-Клиф и оказываемся в самой бухте. Я лишь разок спустился вниз, чтобы удостовериться, что Грин не разыскивает меня. С левого борта уже показался мыс Сафо-Пойнт, а утлегарь уже смотрит прямо в открытое море. Сторновэй, Хау, Бэйквелл и другие бегают по вантам, расправляют парусину, заставляя разглаженные паруса хлопать на ветру.

— Все наверх! — ревет Гринстрит, имея в виду своих людей.

— Все вниз! — пронзительно орет боцман. Он имеет в виду паруса. Потому что если Винсент обращается к матросам, звучит это так: «Маккарти, подними свою задницу на мачту! Бэйквелл, не ищи свои мозги, у тебя их все равно нет, освободи лучше тали! Блэкборо, вон с дороги, иди почитай».

Под всеми парусами мы идем, держась вплотную к изрезанной береговой линии покрытого снегом острова. Там, где волны прибоя не разбиваются с ужасным грохотом об утесы, лежат пустынные бухты, которым когда-то дал названия Кук. По их черному песку ползут глетчеры, от которых время от времени отрываются чудовищные глыбы льда, падают в воду и становятся айсбергами. Битый час я стою у релингов, дрожа от холода, несмотря на мой свитер, и не могу насмотреться на этот форпост цивилизации, край мира, куда меня забросила судьба. Каким он мне представляется? «Мысом разочарований» назвал Джеймс Кук южную оконечность Южной Георгии, когда понял, что перед ним — остров, а не овеянный легендами Южный континент, в поиске которого заключался смысл данного ему секретного приказа. Когда читаешь об огромных усилиях, которые предпринял старина Кук, чтобы стать первым человеком, пробившимся на самый южный край земного шара, понимаешь его разочарование. Там, где остров сливается с морем, он выглядит как бесплодная голая блеклая пустыня, настоящий конец света, каким его обычно представляют: он становится меньше и меньше, а воды кругом — все больше. И вскоре кругом нет ничего, кроме океана. Сам-то я, однако, не разочарован — возможно, из-за того, что целый месяц на Южной Георгии даже не думал, что попаду на неизведанную землю. Мне казалось, что мне дали возможность добраться до берега моей мечты. И это было превосходно. Но в отличие от Кука, я точно знал, что гигантский Южный континент существует на самом деле, что он — не мечта, а такая же реальность, как Южная Георгия.

Винсент был по-своему прав, когда отпускал в мой адрес свою мерзкую насмешку, потому что в мое свободное время — между трапезами — меня редко можно было видеть без книги. Ну а что я могу сделать, скажите, пожалуйста, если Шеклтон не позволяет мне сидеть на корточках и штопать старый вымпел, а требует, чтобы я читал книги с той же добросовестностью, с какой их разобрал?! Когда Шеклтон вернулся на корабль после прощания с Якобсенами, он молча ткнул Библию мне в грудь. И едва я успел поставить ее на место в его каюте, как он вошел, хлопнув дверью, и начал брюзжать. Он был в очень плохом настроении и снова назвал меня дураком.

— Возьмите себе книгу и прочитайте. Через три дня я вас спрошу.

— Да, сэр, охотно. Вы имеете в виду что-нибудь определенное?

Именно так. В конце концов, в следующие три дня мы пройдем по курсу, по которому плыл в январе 1775 года Кук на «Резолюшн».

Пока мы держим курс зюйд-ост на Южные Сандвичевы острова и нас постоянно сопровождают стайки птиц, напряжение Шеклтона и остальных участников экспедиции понемногу ослабевает. Разговоры в «Ритце» все реже крутятся вокруг намеков пастора Гюнвальда на кровопролитную войну, бушующую в Европе. Команда забывает и о разочаровании по поводу так и не пришедшего почтового парохода. С выходом в открытый океан интересы опять сосредоточились вокруг прогноза ледовой обстановки, но из-за того, что корабль оказался неожиданно хорошо сбалансирован и мы быстро идем по столь же неожиданно спокойным водам между пятьдесят пятым и пятьдесят шестым градусами южной широты без малейших намеков на льды, на «Эндьюранс» вернулось спокойствие, и каждый углубился в свою работу, как я — в изучение вахтенных журналов экспедиций Кука, которые он совершил с 1768-го по 1779 год. На полпути между мысом Разочарования и островом Завадовского, самым северным в архипелаге Южных Сандвичевых островов, пасмурным утром, когда горизонт едва угадывается в тумане, мы увидели, что в небе больше не видно птиц, сопровождавших нас от Южной Георгии и отдыхавших на реях «Эндьюранса». Исчезновение птиц было для нас знаком окончательного прощания с Южной Георгией. Я читаю слова Кука: «Земли, приговоренные природой к вечному холоду, на которые никогда не падают солнечные лучи и устрашающий и дикий вид которых я не могу описать словами; таковы земли, которые мы обнаружили. Как же тогда могут выглядеть земли, лежащие дальше к югу? Тому, кто обладает достаточной решимостью и упорством, чтобы узнать это, пройдя дальше на юг, чем удалось мне, я не стану завидовать, не стану оспаривать его заслуги первопроходца, но все же имею смелость сказать, что человечество не извлечет из этого никакой пользы». Мне становится совсем грустно, и слезы наворачиваются на глаза.