Ледяные небеса - Мирко Бонне

Недолго думая, ставлю Амундсена справа от Скотта — с краю.

Шеклтон кивает.

— Сэр, я не смог найти еще одну книгу, а именно Библию-Библию королевы-матери, сэр.

— Что? Она стояла на полке. Как же вы могли просмотреть Библию королевы-матери, а?

— Не знаю, сэр.

— Вы выбросили ее за борт в приступе вашей валлийской ярости?

— Я… сэр, ради бога… нет!

Шеклтон подходит ко мне и кладет руки мне на плечи.

— Это шутка. Я оставил Библию у капитана Якобсена. Он хочет, чтобы пастор Гюнвальд прочитал проповедь на английском, вероятно, чтобы мы его правильно поняли! А сейчас идите спать. Я должен написать письмо жене, если не хочу ее потерять из-за собственного легкомыслия.

Прежде чем я смог заползти на койку и завыть под одеялом, мне пришлось пережить еще то удовольствие. По поводу сегодняшнего торжества капитан притащил в «Ритц» банджо Хуссея. Под его аккомпанемент Читхэм и Бэйквелл горланят песню про Лоренцо, любимую песню Уорсли:

Ренцо не знавался с морем — Ренцо, парни, Ренцо!Но решил стать китобоем — Ренцо, парни, Ренцо!Он матрос был из ледащих — Ренцо, парни, Ренцо!Ему всыпали горячих — Ренцо, джентльмены!Тридцать пять линьков за дело — Ренцо, парни, Ренцо!Тут ему и поплохело — Ренцо, парни, Ренцо!Здесь сам капитан вмешался — Ренцо, парни, Ренцо!И за парня он принялся — Ренцо, джентльмены!Его накрепко взял в руки — Ренцо, парни, Ренцо!Стал учить морской науке — Ренцо, парни, Ренцо!Ну а тот — губа не дура! — Ренцо, парни, Ренцо!Его дочке строил куры — Ренцо, парни, Ренцо!Теперь Ренцо знает море — Ренцо, парни, Ренцо!Он старпом на китобое — Ренцо, джентльмены![9]

Проповедь

Орган умолк. Пастор Гюнвальд кладет руки на край кафедры и оглядывает лица китобоев. Он ждет, когда среди людей Якобсена воцарится тишина, только после этого он начинает: — Радостно видеть всех вас в добром здравии! Возблагодарим за это Господа нашего молитвой «Отче наш» на языке нашей родины. Затем я хочу продолжить на английском языке.

Когда смолкает бормотание норвежцев, пастор обращается к нам. Никаких приветствий. Без предисловий он зачитывает отрывок из Библии. Евангелие от Луки на родном языке очень сильно подействовало на нас. Бэйквелл, Холнесс и Хау опустили глаза и сложили руки. Только я не могу оторвать взгляд от рыжей бороды, сквозь которую до нас доходят слова об усмирении бури Христом.

На озере поднялся бурный ветер, и заливало их волнами, и они были в опасности. И, подойдя, разбудили Его и сказали: Наставник! Наставник! погибаем. Но Он, встав, запретил ветру и волнению воды; и перестали, и сделалась тишина. Тогда Он сказал им: где вера ваша?[10]

— Исследователи Антарктики, — говорит Гюнвальд, — несколько недель назад вы совершили такое же плавание, как и я в прошедшие дни. Но насколько различны были наши путешествия. Вы ничего не знали о буре, которая уже гналась за вами и первыми вестниками которой я был застигнут, бессильный и переполненный страхом, подобно рыбакам из Капернаума, с которыми Христос переплыл Генисаретское озеро. Я хочу поговорить с вами об этой буре, открыть вам, что ждет на противоположном берегу того, кто не думает о власти Господа!

— Аминь! — прокатилось по рядам китобоев. На нашей стороне слышались только шепот, шарканье сапог и поскрипывание деревянных лавок.

Пастор поглаживает бороду в вырезе куртки:

— С того момента как я покинул Фолклендские острова, у меня не идет из памяти вопрос рыбаков: «Учитель! Неужели тебе нужды нет, что мы погибаем?»[11] Как так может быть, что Спаситель молчит, когда грозит погибель?

В двух рядах от меня сидит капитан Уорсли в белом свитере, окруженный своими офицерами. С моего места виден лишь выбритый затылок Шеклтона. Сэр неподвижно сидит рядом с четой Якобсенов, которые присоединились к нам. Довольно долго все протекает спокойно, мы внимательно слушаем пастора Гюнвальда, а за окнами кружатся снежные вихри.

Но в воздухе висит что-то, чему я не могу дать определения: то ли это связано с фанатиком, стоящим за кафедрой, или с напряженным молчанием моряков, которые кажутся мне совершенно чужими в этой церкви, как будто меня занесло сюда случайной бурей. Я трогаю пальцами рыбку Эннид, когда Бэйквелл пихает меня локтем и кивает в сторону Уорсли.

Шкипер, кажется, уснул.

— Спит, — шепчу я. Бэйквелл смотрит туда и качает головой.

В это мгновение все и начинается. Следующую фразу пастор произносит ровным голосом, но прежнего покоя как не бывало. Все, что он говорил пару минут назад, оказалось прелюдией, как тогда, когда китобоец Ларсена толкал форштевнем кашалота. Сейчас в ход пущены гарпуны.

— Тридцать три дня тому назад, то есть первого ноября, во время сражения при Коронеле, что в Чили, была потоплена большая часть британского флота. Победители — немецкая эскадра под командованием адмирала графа фон Шпее — не понесли достойных упоминания потерь и находились на тот момент, когда я покинул Фолклендские острова, менее чем в ста милях от них. Они шли к Фолклендам, чтобы захватить их. Ураган войны достиг Южных морей. И я говорю вам, исследователи Антарктики, что это буря, каких еще не знала история.

Никто из нас не смог усидеть на месте, все рванулись вперед, ошалело переглядываясь. Норвежцы спокойно смотрят по сторонам, а рыжебородый за кафедрой отпил полстакана воды.

— Тихо! Парни! — раздаются друг за другом бас Крина и скрипучий голос боцмана.

Шеклтон оборачивается и поднимает руки.

— Черт побери! — говорит Бэйквелл рядом со мной. От его голоса я немного успокаиваюсь.

— Тысячи ваших земляков лежат на дне океана у Коронеля. Буря увлекла их в морские глубины, и никакой Спаситель не смог усмирить ее. Господь спит, думается мне. Нет никого, кто спросил бы Его, есть ли Ему нужда, что они погибают. Ничто в мире не усмирит эту бурю. Нет никого, кто верит, что Спящему есть нужда в этом!

— Заканчивай! — кричит кто-то совсем рядом.

Винсент вскакивает и угрожающе оглядывается.

— Кто это был? — шепчу я Бэйквеллу.

Винсент снова оборачивается.

— Мы все плывем в лодке с крепко спящим Иисусом на борту, мы все. Может быть, вас утешит то, что я хочу сказать — в сердце Европы эта буря унесла с собой не тысячи жизней! Только в сражении при фламандском Ипре за пару сотен метров территории были перемолоты сотни тысяч человек. Нет! — ревет Гюнвальд, перегнувшись через кафедру. — Я не должен заканчивать. Я уже сделал это! И вы тоже!

— Подождите!

Тот же голос. Винсент тут же на ногах. Ничего не поделаешь. Китобои опять пророкотали: «Аминь».

Пастор Гюнвальд снова обращается к ним. Длиннобородые кивают после каждой фразы, а сидящие рядом с Шеклтоном Якобсен и прекрасная Стина опускают глаза.

Тем временем Имперская трансантарктическая экспедиция играет в «телефон». Холи шепчет мне в ухо: «Категорический приказ босса: никаких выкриков!» Я наклоняюсь в Бэйквеллу.

Гюнвальд снова перешел на английский и изложил то, о чем он только что горячо говорил своим соотечественникам: он советовал им вспомнить о короле Сверрире, который, как засвидетельствовал аббат Карл Йонссон, семьсот лет тому назад под ударами могущественных врагов вместе со своими сторонниками биркебейнерами[12] был вынужден отступить в Раумталь:

— Там король Сверрир выбрал пятерых проводников, которые лучше всех знали дорогу. И это было необходимо, потому что погода сделалась на редкость плохой. Так они лишились ста двадцати лошадей с золотыми седлами и уздечками, плащей, оружия и других ценностей. Восемь дней подряд они ели снег. Но накануне Дня Всех Святых снежная буря была такой силы, что один биркебейнер нашел свою смерть, когда ветер ударил его оземь с такой силой, что сломал ему хребет в трех местах. Лишь щиты остались у дружины короля Сверрира. Они накрылись ими и зарылись в снег. И только щиты биркебейнеров вернулись из Раумталя домой… Так записано в истории нашей страны, которая знает лед многие тысячи лет и знает, что такое смерть во льдах. Мы знали лед дольше, чем мы знаем Бога. Вопреки льду мы нашли путь к Богу. Аминь!

— И все!

Теперь вскочил Гринстрит:

— Кто это был? Немедленно встать!

Но никто не встает. Лайонел Гринстрит грозно возвышается между лавками в своей форме старшего помощника капитана, а наверху за кафедрой невозмутимо молчит пастор Гюнвальд.

Сапог, в которых ходят раздельщики туш, пролетев по воздуху, с грохотом падает между Миком и Маком.

— Мимо!

— Промазал! — успевает крикнуть Бэйквелл, прежде чем я толкаю его в бок локтем.