Несчастливой любви не бывает (сборник) - Галина Артемьева

Далеко ушла. Куда может удрать крупный, крепкий, здоровый кот? В любом направлении.

Едва успевает в храм к началу литургии. На путь истинный встала Анна Николевна совсем недавно. Все думалось – она своей жизни хозяйка, все, что захочет, сможет сама, ни у кого ничего не попросит. Беззаботной она была родительницей. А о чем заботиться, если дети народились активные, здоровые, кровь с молоком? Учились влегкую, плюс спортивные секции, плюс репетиторша по английскому, плюс детская музыкальная школа-семилетка. Успевали все без скрипа. Институты сами выбрали. Было чем похвастаться. Правда, объявлялись ни с того ни с сего тревожные сигналы. Да кто бы в ту пору это за сигналы принял? Так, глупость, одурь. Снилась ей, короче, бабушка. Не маленькая, как при жизни, а огромная. Голову приходилось изо всех сил задирать, чтоб в лицо вглядеться. Лицо было сердитым, темным. «Детоубийца! – возглашала бабушка, – в геенну огненную ввергаешь детей своих!» Голос звучал гулко, издалека. Наяву Анюта, конечно, поиронизировала, поинтересовалась бы, и кого это она, интересно, убила и с какой стати бабушка выступает. Но во сне почему-то цепенела и не находила нужных слов. По утрам она выкидывала все это из головы, наслаждаясь ежедневными хлопотами. И только потом, десятилетия спустя, поняла, в чем ее бабушка винила. С огромным опозданием стала всматриваться в души своих сыновей и с ужасом видела пустоту. У них все было благополучно. В смысле – по работе. Но от старшего почему-то ушла жена. Не к новому мужу, а в никуда. От полного материального благополучия. Вел он себя, оказалось, по отношению к ней несдержанно. То есть срывался. Бил. Не так, чтобы уж очень часто. Время от времени. Лидерствовал. Всегда любил быть главным. Ни перед чем не останавливался. Ну и наломал дров. Потом младший начал метаться, запил. Правда, работа пока не страдала, но если каждый вечер в грязь, то когда-то и не достанет сил выплыть. Вот тут-то Анна Николаевна и поняла свое бессилие и полное одиночество.

Почувствовала себя круглой сиротой. Принялась молиться Отцу Небесному о спасении дорогих ей душ.

«Хвали, душе моя, Господа. Восхвалю Господа в животе моем, пою Богу моему, дондеже есмь.

Не надейтеся на князи, на сыны человеческия, в нихже несть спасения».

Она уже многое сейчас понимает. Эх, пораньше бы! Пораньше к бабушке прислушаться. Но ничего! Ничего. Время пока есть. Молитва матери со дна морского достанет. Ведь так батюшка говорил. Значит, так и есть. Значит, успеет она вымолить своих детей от самой страшной напасти – душевной погибели.

Анна Николаевна выходит из храма в день Божий. Светло, суетно.

Так. Что там у нас дальше? Квартирный вопрос. Время от времени ходит Анна Николаевна по объявлениям о продаже квартир. Приглядывает варианты обмена. Это, конечно, очень и очень гипотетически. Квартира ее в любом случае не пропадет – приватизирована, завещана. Но мало ли что?

Вдруг такой вариант сказочный попадется, что не грех и при жизни с кем-то из своих чад съехаться. Дело это утомительное, и предпринимает его Анна Николаевна редко, в случае переизбытка жизненных сил и отсутствия гололеда. Конец осени – самое время. Летом все затихает – дача. Зимой – риск костей не собрать. Вот и надо успеть на переходе сезона в сезон набраться новых впечатлений. Для такого случая она переодевается в шубку, давний подарок покойника-мужа. Шубу положено выгуливать в холода для лучшей сохранности, но почем зря не таскать. Эти правила соблюдались ею многие года, и вот результат – мех как новенький, блестит, пушится.

Больше всего нравится ей осматривать квартиры в старых домах – конец девятнадцатого, начало двадцатого века. Мало их по Москве осталось. Часть реконструировали, значит, только фасад и пощадили так называемые реставраторы, атмосферу же уничтожили безвозвратно. Часть развалилась сама, смотреть слишком страшно на плоды деяний своего века. Поэтому, когда попадаются достойные внимания варианты, надо бросать все дела и идти на разведку.

В подъезде, как положено, смердит. Стены облуплены, лифт заплеван, надписи повсюду разоблачительные детским неустоявшимся почерком, рисунки скверные, впрочем, настолько уже привычные, что и пакостью не кажутся: все гармонично – телесные испражнения на горизонтальной плоскости, душевные – на вертикальной. Вроде и дверь с кодовым замком, а не спастись. Потому что болезнь – внутри. Маленькие жильцы дома самовыражаются. Что видят, о том и поют. Почему-то со старыми домами жильцы особенно безжалостны. До сих пор все отрекаются и отрекаются от старого мира, попирают воспоминания о другой жизни, топчут и топчут и так все давно уже затоптанное.

– Обратите внимание на перила. Ручная ковка, известный мастер, уникальный рисунок, – гнет свою линию настойчивая девушка-риелтор, – лестница мраморная, витражи.

– Так, так, – кивает Анна Николаевна.

Квартира когда-то была великолепным гордым домом приличных людей. При кухне – комната для прислуги, кладовая с крохотным окошком, ватерклозет и душевая для кухарки и горничной. А потом – хозяйские покои. Кабинет, где обсуждались дела с какими-нибудь поверенными, большая гостиная с огромным арочным окном, далее, через коридор, три спальни, просторная ванная комната, туалет.

– Сколько же всего комнат? – поражается гостья.

– По бумагам четыре. Раньше-то было две спальни, одна в три окна – ее разгородили. Комната для прислуги считается подсобным помещением. Хотя до нас, когда коммуналка была, везде жили, даже в кладовке. Квартира на троих максимум плюс прислуга рассчитана, а жило больше двадцати душ. Вот и убили все, что смогли, места живого нет, – показывает свои хоромы хозяйка.

– А вы тут сколько уже?

– Да лет восемь будет. Тетя у меня тут жила. И я с детства, как у нее оставалась, мечтала, как бы я эту квартиру превратила в дворец, все расчистила, поклеила. Вот и съехались. Мы с мужем, отец. Унитазы поменяли, ванную отремонтировали. И – стоп. Муж умер. А папа с тетей лежат.

Женщина открывает дверь комнаты для прислуги, там на крохотном диванчике виднеется восковое личико в платочке.

– Тетя, – шепотом сообщает женщина. – А папа в кабинете. Лежачие они у меня. Вот так и живем. Так что мечты мои поменялись. Убраться отсюда мечтаю подобру-поздорову в однокомнатную светлую квартиру в тихом зеленом районе.

– Да как же в однокомнатную? – ахает Анна Николаевна. – Вас же трое!

– Вы разве не объяснили? – обращается хозяйка к риелторше. – Я же просила, ну сколько можно повторять…

– Да не успела я, – отмахивается та.

– Я буду переезжать… после них. После того, как они…

– Не продолжайте, понятно, – кивает Анна Николаевна, – значит, откладывается на неопределенное время. Позвольте мне невестку сюда привести, узнать ее мнение.

Анна Николаевна все больше склоняется к тому, что съехаться надо с обиженной сыном невесткой и внучкой. Когда-то ей казалось, что они друг друга понимают и откровенны во всем. Потом, узнав правду, устыдилась своего кокетства и пустой болтовни о детских годах своего успешного мальчонки, о его глазках-вишенках, о дрессированных крысах, которых он сажал себе на плечи (получались прямо-таки эполеты с кисточками). И это в то время, когда молодая женщина, оберегая ее, молчала о синяках и ссадинах, полученных в награду от супруга. Хорошенькая у них была дружба – упоенная гордостью свекровь и загнанная в тупик невестка. Ах, дура, дура! Но все же – если б теперь – теперь, когда все известно! – они смогли бы зажить вместе и при этом не маячить друг у друга перед глазами, а по-человечески – и под одной крышей, и врозь – это было бы правильно. Но согласятся ли ее девочки? И осилят ли они ремонт?

Зато, если – да, квартира-то, квартира! И время терпит – ведь какой плюс!

– Так я позвоню, мы на днях подойдем, – воодушевленно обещает Анна Николаевна, – может, заодно занести вам продукты или лекарства? Вы не стесняйтесь, мне это несложно. И живу неподалеку. В любую минуту, если что.

– Спасибо, – шепчет женщина, – вы не думайте, доктор говорит, скоро уже…

– Вариант ненадежный, в смысле времени, – оправдывается риелторша, – зато она хочет однокомнатную и небольшую сравнительно доплату. Вы и в ремонт уложитесь, и еще кое-что может остаться.

Так-то оно так. Но подъезд! Каждый день читать эти лозунги. И перекрытия деревянные. Думать есть над чем.

Между тем обеденное время подошло, можно сделать передышку. Только не забыть купить четвертушку черного к обеду. У булочной давно не виданная картина – коляска детская. Ведь сколько раз им говорят: крадут детей, нельзя оставлять. Находятся все-таки отчаянные. Коляска раскачивается, видно, проснулся младенец, сейчас закричит. Надо быстренько подкачать, а там и мать выбежит, видно, у бедняги совсем положение отчаянное, одно дитя дома не оставишь, а без хлеба не проживешь. Она осторожно, не заглядывая в кузов, чтоб не напугать проснувшегося ребенка, покачивает поручни. Из нутра коляски слышится страшная косноязычная брань: «Пошла вон, карга, уродина, воровка лишайная!» Из-за поднятого колясочного верха тянется к ней длинное взрослое перекошенное уродливое лицо. «Простите, простите», – шепчет она неслышно, голос сел от внезапности, ноги подкашиваются. Не может она теперь идти в теплое магазинное нутро, кто его знает, может, инвалид нажалуется матери, или с кем он там, и они оба примутся ждать ее у выхода, и набросятся вдвоем, один словами, другой с кулаками. Приходится идти в обход, к далекой хлебной палатке.