Последний император - Су Тун

В то утро я увидел Дуаньвэня в назначенном месте, в дальнем саду дворца. От несущих песок ветров, которые дуют на северных рубежах, его обычно бледные щеки потемнели, а сам он, прежде тонкий, как бамбуковый стебель, значительно раздался в плечах и заматерел. Подчиняясь моему приказу, Дуаньвэнь явился с мечом, а вплотную за ним следовал его простоватый и сластолюбивый по природе братец, пинциньский принц Дуаньу. Коней они оставили у небольшой рощицы, где в торжественном молчании застыл отряд вооруженных стражников. Дуаньвэня я не видел уже довольно давно, и мне показалось, что лицо у него отмечено печатью какого-то таинственного и непостижимого духа, а жестами и походкой он еще больше стал походить на покойного царственного батюшку.

— Я вернулся и выполнил все указания вашего величества. — Подойдя ко мне с высоко поднятой головой, Дуаньвэнь остановился в трех чи от меня и опустился на колени. Было такое впечатление, что они у него еле сгибаются.

— Знаешь, зачем я вызвал тебя обратно во дворец? — спросил я.

— Да, знаю. — Дуаньвэнь посмотрел мне прямо в лицо. — Чего я не знаю, так это почему вы, ваше величество, отступились от своих слов. Если на мои плечи возлагается тяжкая ответственность за поход на юг, то почему я должен драться за печать военачальника с офицером Чжаном?

— Причина очень проста, — с глубоким вздохом ответил я. — Ты человек смертный, и если хочешь завоевать репутацию и добиться заслуг, позволяющих занять царский трон, тебе придется успешно преодолевать всевозможные критические ситуации. Поединок с офицером Чжаном — одна из таких ситуаций. — Потом я подозвал стоявшего позади меня офицера Чжан Чжи, который был известен среди военных как блестящий мастер боя на мечах. — Поединок заканчивается смертью одного из участников. Победитель берет на себя командование войсками в Походе на юг, а побежденный становится призраком на кладбище. Тот, кто не может принять этих условий, волен теперь же отступиться.

— Я не отступлюсь, — заявил офицер Чжан. — Я согласен драться до смерти.

— Ну, а я уж точно не отступлюсь. — Удлиненные щелочки глаз Дуаньвэня осветились знакомым холодным блеском. Он быстро обвел взглядом сад, и лицо у него искривилось в презрительной усмешке. — Меня вызвали во дворец издалека с единственной целью — определить, жить мне или умереть. — При этом они с Дуаньу обменялись улыбками. — Если я погибну от меча офицера Чжана, мое тело заберет Дуаньу, все уже приготовлено.

Пинциньский принц Дуаньу восседал на каменной скамье, наряженный в присущей ему эксцентричной манере пошло и кричаще, как театральный актер: красный халат с фениксами — такой носят обладатели степени чжуанъюань,[38] — меховая шапочка лодочкой, пояс с золотыми пластинками и черные сапоги с толстыми подошвами. Глядя на него, я неизменно вспоминал про его фривольные связи во дворце: такая гадость, что и язык назвать их не поворачивается. Дуаньу что-то бормотал себе под нос, и я был уверен, что он тихо проклинает меня, но не собирался вступать в словесные баталии с этим ничтожеством.

А потом я стал свидетелем такого бесподобного зрелища, как дворцовый поединок. В саду стояла гробовая тишина, и слышалось лишь тяжелое дыхание сражающихся и звон клинка о клинок. От отблесков света на лезвиях мечей свежий воздух в саду сгустился и стал хрустяще сухим, а лица многих присутствующих почему-то залил румянец. Обмениваясь ударами, Дуаньвэнь с Чжан Чжи кружили теперь вокруг большого кипариса. Было видно, что Дуаньвэнь ведет бой в стиле придворного бойца «бай юань» — «белой обезьяны». Его плавные движения были изящны и неторопливы, а мощные удары мечом точны; офицер Чжан Чжи, с другой стороны, применял распространенный по всей стране стиль «май хуа» — «цветущей сливы», с характерными молниеносными, свирепыми ударами. От сыпавшихся на него, как лепестки цветущей сливы, стремительных атак Чжан Чжи щит Дуаньвэня беспрестанно содрогался с пронзительным скрежетом. Отступая и парируя удары, Дуаньвэнь вскочил на прикрытый желтой соломенной циновкой гроб. Чжан Чжи последовал за ним. В этот момент я почувствовал, что поединок за печать военачальника вступил в завершающую фазу, потому что один из соперников уже стоит одной ногой в могиле.

Запрыгивая на гроб, Чжан Чжи на какой-то миг открылся, и Дуаньвэнь, сделав внезапный выпад, вонзил ему меч в горло. За торжествующим ревом Дуаньвэня было не слышно, как его меч с хлюпаньем погрузился в незащищенную плоть, и Чжан Чжи тут же рухнул. Его голова бессильно свесилась к внешней стенке гроба, а растерянный взгляд устремился в небо над садом. Из раны на шее фонтаном била кровь, она стекала на желтую циновку, а оттуда, капля за каплей, на траву. Со стороны рощицы раздались радостные крики Дуаньу и солдат с севера. Представление закончилось, и победу в нем одержал Дуаньвэнь.

От вида растекшейся лужицей на траве черной крови мне стало дурно, и я, отвернувшись, уставился на евнуха-распорядителя. Тот, держа высоко перед собой бронзовый ларец, подошел к Дуаньвэню и вручил ему печать военачальника со знаком Черной Пантеры. Теперь я уже вынужден был признать, что именно Дуаньвэню суждено возглавить поход на юг против отрядов Цзитяньхуэй. На то была воля Неба. Я мог распоряжаться жизнью и смертью своих министров и подданных, но не мог идти против воли Неба.

Теперь, когда смертельный поединок в дальнем саду закончился, утренняя дымка понемногу рассеялась, и лучи весеннего солнца равнодушно упали на цветы и траву, а также на стоявший на земле гроб. Дворцовые слуги стащили желтую соломенную циновку и осторожно уложили в него тело Чжан Чжи. Подошедший Дуаньвэнь, лицо которого было забрызгано кровью, положил руку на открытые глаза офицера. «Закрой свои глаза, — проговорил Дуаньвэнь, и в его голосе прозвучали неимоверная усталость и печаль. — Герои с незапамятных времен погибали безвинно, чтобы стать неприкаянными духами, взывающими о справедливости. Сколько людей стали жертвами тайных интриг и политических игрищ. Такая смерть — дело обычное».

Один из охранников поднял носовой платок и протянул его мне, сообщив, что во время поединка он выпал из-за пояса офицера Чжана. На платке были вышиты черный ястреб и имя Чжан Чжи. Охранник спросил, не следует ли передать его семье Чжан Чжи на память. «В этом нет нужды, — бросил я. — Выкинь его». Рука охранника застыла в воздухе, пальцы задрожали. Потом я увидел, как платок Чжан Чжи мертвой птицей упал на траву.

На девятый день третьего лунного месяца Дуаньвэнь выступил в поход, и его отъезд превратился в целое событие. У городских ворот его лично провожала престарелая и больная госпожа Хуанфу, о чем впоследствии судачили по всему царству Се. Простолюдины оказались свидетелями величественного поступка Дуаньвэня, когда он разрезал себе левое запястье и окропил собственной кровью царский стяг Черной Пантеры, говорили, что при этом по лицу моей престарелой бабки, госпожи Хуанфу, текли слезы, а из собравшейся поблизости толпы зевак доносились взволнованные всхлипывания и вздохи. Кто-то даже крикнул: «Десять тысяч лет жизни генералу Дуаньвэню!»

В тот день я стоял на башне городской стены и, глядя на все, что происходило внизу, не проронил ни слова. Я словно видел, что стоит за пролитой кровью Дуаньвэня: гораздо более глубокое, еще более неистовое, значительно более масштабное честолюбие. От этого мне стало настолько не по себе, что и не передать, голова раскалывалась, а от охватившей все тело слабости прошиб такой пот, что намокло нижнее белье. Я просто места себе не находил под желтым царским навесом, а когда раздался звук трубы — сигнал армии к выступлению, аж подпрыгнул в паланкине. «Назад, во дворец!» Мой голос прозвучал уныло и плаксиво. Казалось, я и в самом деле вот-вот расплачусь.

Глава 8

Весна и пора цветения во дворе дворца с каждым днем шли на убыль. В можжевельнике и на кипарисах у Зала Чистоты и Совершенства застрекотали первые в этом году цикады. На юге, на полях сражений правительственных войск с бунтовщиками ни те, ни другие не могли взять верх, с обеих сторон росли потери, но ничто не предвещало возможного прекращения боев. А у меня, в покоях великого дворца Се, где царили мир и благоденствие, как и раньше, помимо ароматов пудры и румян, запаха опавших цветков и свежих побегов лотоса, в воздухе чувствовался дымок иной войны: то шли нескончаемые сражения в женской половине дальних покоев дворца.

Из Терема Поющей Иволги пришло ошеломляющее известие: у Хуэйфэй, которая была уже на солидном месяце беременности, ночью случился выкидыш, а мертвый плод оказался белоснежным лисенком. У маленького евнуха, сообщившего мне об этом, даже язык заплетался от страха, и я далеко не сразу смог понять, что он хочет сказать. А поняв, страшно разозлился и дал ему оплеуху. «Кто прислал тебя с этой ахинеей? Все шло хорошо, какой может быть выкидыш? И разве может человек родить лисенка?» Маленький евнух не осмеливался перечить и лишь указывал в сторону Терема Поющей Иволги. «Ваш раб ничего не ведает, это госпожа вдовствующая государыня и госпожа императрица просили вас, государь, прийти и разобраться».