Невероятные будни доктора Данилова: от интерна до акушера - Шляхов Андрей Левонович

– А вы что, нового доктора только чаем обмываете? – Бондарю не давало покоя чужое застолье.

– И кофе тоже, – ответил виновник торжества.

– Ну да, конечно, – поспешил согласиться Бондарь. – Чай и кофе, что может быть лучше? Тем более что в ваших рядах есть пострадавшие от употребления водочки…

– Витек, заткнись! – не оборачиваясь, посоветовал ему Данилов.

Обычно Бондарь понимал предупреждения с первого раза, но сегодня его потянуло покуражиться.

– Нет повести печальнее на свете! – глумливо продекламировал он, намекая на романтические отношения, некогда связывавшие доктора Данилова с заведующей подстанцией, и, чтобы быть уверенным, что смысл его намека дошел до всех, добавил: – Ах, ах, какие романтические страсти! Скажите пожалуйста…

Все, сидевшие на кухне, кроме Бондаря, тотчас же притихли в ожидании развязки. Доктор Данилов был не из тех, над кем можно было безнаказанно издеваться.

– В сущности отношения между мужчиной и женщиной есть не что иное, как вечная война за первенство… – вещал Бондарь.

Данилов невозмутимо и неторопливо, словно не замечая устремленных на него взглядов, допил свой чай, сыпанул в опустевшую чашку заварки, поднялся с чашкой в руке, прошел к чайнику, стоявшему на столе около раковины, залил заварку кипятком и так же неторопливо направился обратно. Проходя мимо Бондаря, с невозмутимым видом продолжавшего рассуждать, а точнее – нести какую-то белиберду о человеческих взаимоотношениях, Данилов споткнулся и опрокинул чашку прямо на его бритую голову.

– А-а-а! – Бондарь вскочил, отшвырнув стул в сторону и бросился к раковине. – Ты что-о-о?!

Бондарь пустил на всю мочь холодную воду и сунул под нее голову, орошая все вокруг брызгами.

– Извини, Виктор, нога подвернулась на ровном месте, – сказал ему в спину Данилов и уселся на свое место с пустой чашкой в руках.

Чая ему не хотелось. Напился уже – хватит.

– Сильно обожглись, Виктор Георгиевич? – Сорокин подошел к Бондарю, но тот, в сердцах, оттолкнул его.

– Упал однажды Винни-Пух с дерева, – начал Данилов. – Пятачок подбегает к нему и спрашивает участливо: «Винни, Винни, тебе больно?» А тот ему отвечает: «Уйди, свинья, хреново мне!»

Засмеялся один Эдик.

– Что тут происходит?! – на вопль прибежали Казначеева и Лжедмитрий.

– Виктор Георгиевич, голову надо мыть дома! – строго сказал Лжедмитрий. – И по возможности молча…

Бондарь никак не отреагировал на его слова. Фыркая и брызгаясь, он продолжал держать голову под спасительной струей воды, вертя ею в разные стороны.

– Виктор Георгиевич пострадал по моей оплошности, – пояснил Данилов. – Я случайно опрокинул на него свой чай. Досадная оплошность…

По глазам Борьки Сорокина Лжедмитрий понял, что у того есть своя версия событий.

– Чай сам по себе не опрокидывается! – строгость в голосе старшего врача все прибавлялась.

– Вы ошибаетесь, – возразил Данилов. – Если желаете – можете убедиться на личном опыте. Сядьте сюда, на место доктора Бондаря, и я вам покажу, как все было…

– Спасибо, я воздержусь от экспериментов.

– Как знаете, – Данилов не стал настаивать.

Бондарь, наконец, закончил свои водно-спасательные процедуры и принялся осторожно промокать голову не первой свежести полотенцем, висевшим у раковины.

– Так, посмотрим! – Казначеева с высоты своего роста оглядела ошпаренную голову и тут же поставила диагноз: – Гиперемия без волдырей, ожог первой степени. Легко отделались, Виктор Георгиевич, могло бы быть и хуже… Пойдемте ко мне в кабинет, башку вашу мазью полечим.

Виктор Георгиевич зло сверкнул глазами в сторону стола, за которым сидел Данилов, и покинул кухню вслед за старшим фельдшером. Тут же неслышно и незаметно, словно джинн из арабской сказки, исчез Сорокин. Лжедмитрий остался.

К тому времени сладости были съедены, чай и кофе допиты. Народ, пользуясь тем, что раковина освободилась, принялся по очереди мыть свою посуду и расходиться.

Неписаное правило – на «скорой» посудомоек и официанток нет. Каждый сам моет и убирает за собой.

Данилов остался сидеть за столом, делясь с Эдиком тонкостями лечения мерцательной аритмии при синдроме Вольфа-Паркинсона-Уайта. На подошедшего старшего врача он демонстративно не обращал внимания.

Лжедмитрий потоптался около стола, принюхиваясь к воздуху, якобы случайно позволил ручке выпасть из кармана, чтобы получить повод заглянуть под стол, после чего сказал:

– Поосторожней надо быть, Владимир Александрович…

– Приму к сведению, Дмитрий Александрович, – пообещал Данилов и предложил: – Объяснительную по поводу инцидента написать?

– Не делайте из меня идиота! – вспылил Лжедмитрий и поспешил уйти.

– Ваши родители и без моего участия неплохо справились со своей задачей! – громко нахамил вслед ему Данилов (старший врач никак не отреагировал) и поморщился от боли, раскаленным гвоздем пронзившей ему виски.

– Что такое? – заволновался Эдик.

– Ничего, – ответил Данилов. – Башка трещит. Это у меня привычное состояние. Последствия чээмтэ.

– Я в курсе…

– Кто успел рассказать? – вскинулся Данилов. – Колитесь, сударь!

– Слухами земля полнится, – улыбнулся Эдик. – Сейчас уже и не вспомню кто.

– Молодец! – одобрил Данилов. – Информаторов выдавать нельзя. Кстати, ты уже получил форму?

– Да, еще до конференции. Два комплекта. Даже померить успел. Все путем! Теперь никакого нарушения формы!

– Прекрасно. Значит, тебя на подстанции ничего не задерживает?

– Нет.

– Есть предложение перенести наше общение в пространство, не скованное производственными условностями. Я знаю тут неподалеку, на Ташкентском одно кафе…

Кафе держал тбилисский армянин по имени Вазген, друг детства доктора Саркисяна. Однажды при совместном посещении заведения Саркисян познакомил Данилова с Вазгеном.

– Вова – наш человек, – серьезно сказал Саркисян, представляя Данилова.

– Армянин! – обрадовался Вазген, горячо потряс руку Данилова и разразился длинной тирадой на армянском.

– Нет, – покачал головой Саркисян. – Вова не армянин. Просто – хороший человек и хороший врач.

– Хороший врач в наше время на вес золота! – Вазген еще усерднее потряс даниловскую руку. – Рад знакомству!

– Теперь у тебя два знакомых хороших врача, – констатировал Саркисян. – Это здорово!

– А второй кто? – Вазген наконец-то выпустил руку Данилова.

– Как – кто? Я!!!

– Ай, бичо?! Ты?! – деланно удивился Вазген. – Можно подумать, я забыл, как ты у меня в школе все контрольные списывал?!

Приятели шутливо пререкались весь вечер. На прощанье Вазген, к тому времени не очень твердо державшийся на ногах, пригласил Данилова заглядывать в кафе по-свойски. Данилов не преминул воспользоваться приглашением и вскоре стал завсегдатаем. Особенно он любил после трудного дежурства побаловать себя тарелкой наваристого хаша – супа из говяжьих копыт с требухой…

– Я – за, Владимир Александрович! – обрадовался Эдик. – Как говорится – только штаны подтяну!

– Пошли, – Данилов встал из-за стола. – И прекрати называть меня на «вы» и по имени-отчеству! Просил же уже…

– Да как-то неудобно. Вы старше…

– Неудобно напоминать человеку о его возрасте, – Данилов шутливо погрозил Эдику пальцем. – Привыкай. Или же я тоже перейду на «вы» и буду называть тебя Эдуардом Сергеевичем. Получится полный… марлезонский балет.

На выходе с подстанции им повстречался Федулаев.

– Наслышан от Могилы о твоих подвигах, – сказал он Данилову. – Он говорит, что Витьку теперь голову брить не придется.

– Наш долг – помогать ближнему! – Данилов вспомнил выражение физиономии ошпаренного Бондаря и не смог сдержать улыбки. – Но бритва ему еще пригодится. Я его все-таки чаем облил, а не кислотой.

– Пожалел, значит? – усмехнулся Федулаев, на дух не переносивший Бондаря.

– Кислоты под рукой не оказалось, – ответил Данилов. – Счастливого дежурства!

– Счастливо отдыхать! – отозвался Федулаев, потрясая в воздухе сжатым кулаком.