Бетон - Томас Бернхард

падают замертво, и в два часа дня они уже на кладбище. На юге от покойников сразу же избавляются. Всё надо делать медленно – медленно просыпаться, медленно завтракать, медленно отправляться в город, но в первый день желательно не сразу идти в город, только спуститься к Моло. Теперь я сделал глубокий вдох и потянулся повыше, а затем упал в изнеможении в кресло. Какими бы старыми мы ни были, мы всё еще ожидаем поворотного момента, сказал я себе, всегда именно решающего поворотного момента, поскольку наш ум довольно далек от ясного рассудка. Все эти решающие поворотные моменты случались десятки лет назад, только тогда мы не воспринимали их как такие решающие поворотные моменты. Друзья из прошлого либо уже умерли, прожив несчастную жизнь, лишившись рассудка перед смертью, либо живут где-то и больше меня не интересуют. Все они застряли в своем мировоззрении и к настоящему времени уже состарились и, в общем, насколько я знаю, сдались, даже если некоторые из них всё еще неистово суетятся там и сям. Когда мы встречаемся с ними, они разговаривают так, словно последние десятилетия время стояло на месте, ничего не изменилось, и поэтому говорят они в пустоту. Было время, когда я действительно поддерживал, как говорится, дружеские отношения. Но всё это в какой-то момент оборвалось, и, кроме того, что я время от времени читаю в газете о том или ином человеке, которого когда-то считал незаменимым, – какую-нибудь глупость, безвкусицу, – я больше ничего о них не слышу. Почти все они создали семьи, как говорится, основали свое дело, построили дом и попытались обезопасить себя со всех сторон, но со временем стали неинтересными. Я больше не встречаюсь с ними, а если встречаюсь, то нам больше нечего сказать друг другу. Один беспрерывно кичится тем, что он художник, другой – тем, что ученый, третий – тем, что преуспевающий коммерсант, и меня тошнит только от одного их вида, задолго до того, как они откроют рот, изрекающий лишь банальности и, то и дело, что-то из чужих книг, ничего своего. Совершенно невероятно, что этот дом когда-то тоже был полон людей, которых я сам приглашал и которые здесь пили, ели и смеялись ночи напролет. Что я не только любил вечеринки, но и устраивал их, что я действительно мог получать удовольствие от таких вечеринок. Но всё это было так давно, что не осталось и следа. Этот дом просто взывает к вечеринкам! – совсем недавно воскликнула моя сестра. Ты превратил его в склеп! Я просто не понимаю, как ты мог развиться в столь ужасном направлении. Это было сказано всерьез, хотя и театрально, и поразило меня до глубины души. Теперь все эти люди просто действуют мне на нервы. И действительно, я был тем, кто развлекал и даже пытался вразумить всех этих людей годами, но напрасно. В итоге они считают меня дураком. Я не знаю, что было раньше – моя болезнь или мое внезапное отвращение к любому обществу; сначала я стал испытывать отвращение к обществу, и из-за этого отвращения могла развиться болезнь, или сначала появилась болезнь, и из этой болезни развилась моя неприязнь к обществу на вечеринках и к обществу вообще, я не знаю. Это я прогнал всех этих людей, или они отстранились от меня? – не знаю. Прекратил ли я общение с ними, или наоборот? – не знаю. Однажды у меня появилась идея написать обо всех этих людях, но потом я отказался от этой мысли, слишком глупо. Иногда мы действительно задумываемся об этих людях и потом вдруг начинаем их ненавидеть, мы не можем иначе как ненавидеть их и отдалиться от них, или наоборот, поскольку временами мы так отчетливо можем их разглядеть, мы вынуждены от них отдалиться, или наоборот. Впрочем, в течение пятнадцати лет я был уверен, что не способен быть один, что мне нужны все эти люди, но в итоге я понял, что не нуждаюсь во всех этих людях, я прекрасно обхожусь без них. Они приходят только для того, чтобы облегчить свое бремя и свалить на меня все свои беды и печали и связанную с этим грязь. Когда мы их приглашаем, мы ожидаем, что они принесут нам что-то, естественно, что-то приятное или ободряющее, но они только забирают у нас всё, что есть. Они загоняют нас в нашем собственном доме в какой-нибудь угол, из которого в конце концов уже нет выхода, и высасывают нас досуха самым безжалостным образом, до тех пор пока внутри нас не останется ничего, кроме отвращения; тогда они прощаются и оставляют нас наедине со всеми нашими кошмарами, опять в одиночестве. Когда мы приводим в дом людей, мы приводим лишь своих мучителей, и у нас нет другого выбора, кроме как снова и снова впускать в дом тех, кто раздевает нас догола, а затем высмеивает, пока мы стоим перед ними обнаженными. Тот, кто так думает, конечно, не должен удивляться, что со временем он постепенно отгораживается от мира и однажды остается совсем один, со всеми неизбежными последствиями этого уединения! На протяжении всей жизни мы постоянно стараемся подвести черту, хотя знаем, что совершенно не способны на это. Когда развивается эта болезнь, понимаешь, что люди производят слишком много шума. И не замечают этого! Они всё огрубляют. Они шумно просыпаются, шумно ходят туда-сюда весь день и шумно ложатся спать. И они слишком громко говорят. Они так заняты собой‚ что даже не догадываются о том, как постоянно ранят другого, того, кто болен, всё, что они делают, всё, что они говорят, ранит нашего брата. Таким образом, они оттесняют больного всё дальше и дальше на задний план, пока он не становится вовсе незаметным. И больной сам отступает на свой задний план. Но всякая жизнь, всякое существование принадлежит только одному человеку, и никто другой не имеет права подавлять чужую жизнь, вытесняя человека из жизни. Мы сами по себе, на что опять же имеем право. Естественно. Я упустил решающий, единственно верный момент, а именно: когда умерли мои родители, я должен был, как и сестра, отвернуться от Пайскама, действительно, мне следовало продать дом и тем самым спасти себя, но у меня не было сил, годы депрессии, последовавшие за смертью родителей, лишили меня возможности проявить хоть какую-либо инициативу, я даже не смог начать учиться, да, я начал получать несколько образований, одновременно несколько, и равным образом потерпел неудачу в каждом, что мог бы предвидеть. Я уговорил себя взяться за изучение математики‚