Бетон - Томас Бернхард

так как всё еще уверены, что одежда хранит его запах, пусть это всего лишь фантазия. Так, я всё еще храню пальто матери, но никому, даже сестре, не раскрываю эту тайну. Она бы просто посмеялась. Мамино пальто висит в обычно пустующем и надежно запертом шкафу. Но не проходит и недели, чтобы я не открыл этот шкаф и не вдохнул запах ее пальто. Я надел шубу и обнаружил, что она мне впору. Всё еще впору, сказал я себе, встав перед зеркалом, поскольку за последние годы я похудел почти вдвое, мне кажется. Рецидивы саркоидоза, ежегодные простуды, проистекающее из этого общее состояние слабости и регулярно сменяющие друг друга фазы – то отечность от высоких доз преднизолона и потеря веса от их ограничения, то необходимость прекратить прием лекарств. Теперь, когда я сильно похудел, я ожидал, что начну набирать вес, так как две недели назад снова начал принимать много преднизолона, по восемь таблеток в день. Теперь мне ясно, что такой способ выживания не может длиться долго. Но я вытеснял эту мысль, я вытеснял ее, хотя она беспрерывно вертелась в голове, я вытеснял ее беспрерывно, так как она беспрерывно вертелась там. Но я к этому уже привык. Конечно, эта шуба вышла из моды, подумал я, стоя перед зеркалом, но мне было приятно как раз то, что она вышла из моды, я никогда не носил модную одежду, с самой юности я питал отвращение к модной одежде и сейчас продолжаю питать к ней отвращение. Она должна меня согревать, сказал я себе, а как она выглядит – совершенно неважно, она должна выполнять свое предназначение, как и всё прочее, остальное неважно. Нет, на моем теле никогда не было ничего модного, так же как никогда не было ничего модного и у меня в голове. Люди предпочитали говорить обо мне он старомодный, нежели он модный, или же он современный, какое отвратительное слово. Я никогда не обращал внимания на общественное мнение, так как всегда больше всего заботился о своем собственном, а значит, на общественное мнение у меня совсем не было времени, я не воспринимал его, не воспринимаю его и сейчас и никогда его воспринимать не буду. Мне интересно, что говорят люди, но их мнение ни в коем случае не стоит принимать всерьез. Для меня это наилучший способ преуспеть. Я уже вижу, как схожу с самолета в Пальма-де-Майорке и теплый африканский ветер обдувает мне лицо, сказал я себе. И я накидываю шубу на плечи и снова ощущаю легкость шага и ясность ума и так далее, а не эту разъедающую безысходность в голове и во всём теле. Конечно, возможно даже, всё это окажется заблуждением. Сколько раз такое случалось со мной! Уезжал на несколько месяцев и возвращался обратно через два дня, чем больше багажа я беру с собой, тем быстрее возвращаюсь домой, если я брал с собой багажа минимум на два месяца, то через два дня возвращался домой, и так далее. И выставлял себя на посмешище, прежде всего перед Кинесбергер, я говорил, что уезжаю на месяцы, а уезжал всего на два дня, говорил, что уезжаю на полгода, а уезжал всего на три недели. Мне становилось стыдно, и я целыми днями ходил взад-вперед по Пайскаму с опущенной головой, но стыдно мне было только перед Кинесбергер, больше ни перед кем, так как все остальные стали мне к тому времени безразличнее безразличного. Тогда у меня не было никаких оправданий, так как слово отчаяние было бы столь же нелепым, как слово безумие. И я не мог произнести эти слова перед таким человеком, как Кинесбергер, подобными словами люди с трудом могут убедить себя самих, не говоря уж о такой сложной личности, как Кинесбергер, она далеко не проста; у всех часто срывается с уст это слово по отношению к простым людям, но нет никого сложнее и на самом деле труднее, чем так называемые простые люди. К ним нельзя подступаться с такими словами, как отчаяние или безумие. Так называемые простые люди, по правде говоря, самые сложные, и мне всё труднее поладить с ними, в последнее время я практически полностью прекратил общение с такими людьми, общение с простыми людьми уже давно для меня невозможно, это выше моих сил, с простыми людьми мне больше не по пути. Действительно, я совершенно перестал иметь дело с простыми людьми, которые, как я уже сказал, являются самыми трудными, они слишком утомляют меня, я не готов ходить вокруг да около и врать, чтобы они меня поняли. Мне давно стало ясно даже то, что самые простые люди, в сущности, являются самыми требовательными. Никто не бывает так требователен, как простые люди, и сейчас я зашел так далеко, что больше не могу себе их позволить. Теперь я едва ли могу позволить себе себя самого. Я обвиняю сестру в том, что она вроде бы покидает меня на несколько недель или месяцев, но, возможно, уже через несколько часов вернется, а сам точно так же уезжаю надолго, но возвращаюсь через два дня. Со всеми вытекающими последствиями, которые всегда неизменно ужасны. Но мы оба такие, мы десятилетиями обвиняем друг друга в несносном характере и не можем избавиться от этого несносного характера, этой неуравновешенности, этой капризности, этого непостоянства – основы нашего существования, что всегда действовало другим на нервы, но что всегда также и очаровывало этих других, и именно поэтому они постоянно искали общения с нами, в основном мы оба всегда притягивали остальных этой капризностью, неуравновешенностью, непостоянством, ненадежностью. Люди ищут общества волнующих, сбивающих с толку, непостоянных, в каждый момент иных и зачастую противоположных личностей. И мы оба, сестра и я, всю жизнь задавались вопросом, чего же мы хотим, и не могли на него ответить, мы искали чего-то и не находили, и в конце концов всё оказывалось лишь возможностью, мы всегда хотели форсировать события и не достигали цели или же, когда достигали, моментально теряли ее. Это, думаю я, древнее наследие, не по отцу или матери, первобытное. Но Кинесбергер даже не удивится, если встретит меня дома снова распаковывающим чемоданы через два дня после моего отъезда на три-четыре месяца. Она больше не удивляется ничему, связанному со мной, такой простой человек – и такой бесконечно бдительный сейсмограф! – думаю я. Но вдруг всё стало складываться в пользу путешествия в Пальма-де-Майорку и моей работы: прочь, вон из Пайскама, на самом деле, я всё еще не решаюсь произнести