Сатира и юмор: Стихи, рассказы, басни, фельетоны, эпиграммы болгарских писателей - Петко Славейков

пятнадцать по несносной, гнетущей жаре. Когда полдень застал его все на том же шоссе, он обливался горячим потом и уже еле переводил дух. В придачу к усталости, его мучили голод и жажда, и он мечтал поскорее добраться до первой попутной деревни, чтобы отдохнуть и пообедать.

Солнце нестерпимо жгло с безоблачного летнего неба, знойное марево дрожало над побуревшим жнивьем, поблекшими лугами и иссохшими пашнями, придававшими всему пейзажу унылый вид. Ни звука на земле и в воздухе; даже птицы и кузнечики не нарушали безмолвия голой равнины. Лишь дремавшие на припеке ящерицы шмыгали с дороги, спасаясь от велосипеда.

Далеко на горизонте сквозь знойную дымку вырисовывалась ломаная линия гор, тоже потускневших и мертвых под раскаленными лучами солнца; казалось, они убегали все дальше и дальше. Убегала и скрытая за деревьями впереди деревня, с которой Матвеев не сводил глаз. Когда спешишь по унылому, ровному полю, дорога кажется нескончаемой, а цель уходит все дальше, как обманчивый мираж.

Матвеев раскаивался, что затеял свое путешествие в такую жару. Пересохшее горло запеклось от жажды, ему казалось, что и мозг его плавится в голове, а голод острыми уколами в желудок вымещал свой ненасытный гнев.

С невыразимым облегчением Матвеев остановился перед первой же корчмой на деревенской площади. Прислонив велосипед к ветхой каменной ограде, он повернулся к стоявшему на пороге шопу{52}, чтобы попросить у него воды.

В эту минуту на дороге показался всадник в фуражке и гетрах, скакавший по направлению к Софии.

Матвеев узнал своего приятеля, чиновника одного иностранного учреждения в Софии, и поздоровался с ним по-немецки.

— Африканская жара, — сказал всадник, приостанавливаясь и отирая пот со лба.

Он оглядел безлюдную площадь, окруженную плетнями и убогими домишками, и прибавил:

— Африканская деревня.

Закурив папироску, он не без рисовки продолжал:

— Да, африканская страна… Даю этому симпатичному народцу тысячу лет срока, чтобы приобщиться к цивилизации… Верно я говорю? Я люблю встречаться со здешними крестьянами, и знаете почему? Потому что, по ассоциации мыслей, я всегда вспоминаю при этом волков и вепрей, которых мы стреляли в лесах внутренней Бразилии… Ах, какая там прекрасная охота, дорогой мой… Здесь скудно, одни перепелки… Посмотрите-ка на этого усатого типа у двери! Любой содержатель зверинца дал бы за него хорошую цену, даже очень хорошую. Ох, уж этот народец… Я вам говорю: тысяча лет, не меньше. Вы, дорогой мой, совершили величайшую в истории глупость. Прощайте!

И весело козырнув, всадник поскакал дальше.

Матвеев обратился к корчмарю на ломаном болгарском:

— Эй, дай мне холодной воды!

Матвеев, хоть и долго жил в Болгарии, так и не научился сносно говорить по-болгарски. В столице все понимали русский; поэтому он не испытывал необходимости, да и не старался изучить местный язык. Этой легкостью общения русских с болгарами как раз и объясняется тот феномен, что из славянских народов русские медленнее и хуже всех усваивают болгарский.

Корчмарь, рослый, упитанный, краснощекий шоп с плутоватыми глазами и на редкость огромными, до ушей, пышными усами, какие увидишь только в деревнях, даже не шевельнулся, будто не слышал. Очевидно, нездешнее лицо с большой русой бородой и грубый, ломаный язык, на котором проезжий попросил воды, произвели на него скверное впечатление. А может быть, его разозлил презрительный взгляд всадника.

Матвеев присел на трехногую табуретку в тени возле стены и, отирая пот, ждал воды.

Он удивился, увидев, что корчмарь невозмутимо стоит, небрежно привалившись к косяку и почесывая волосатую грудь.

— Давай же воду! — нетерпеливо крикнул Матвеев.

Резкий окрик еще более уронил его в глазах шопа. Тот откашлялся и нехотя сказал:

— Нет у нас воды.

— Нет воды? — с изумлением переспросил русский.

— Нет, господин.

— И в деревне нет?

— И в деревне нет.

Матвеев рассердился.

— Ты врешь! — сказал он по-русски.

— А?

— Фонтан есть?

Шоп ничего не понял.

— Поди разбери, что ты там мелешь! — пренебрежительно пробурчал он и ушел в корчму.

Матвеев вскипел, но все же попытался задобрить упрямого и неприветливого мужика.

— Прошу тебя, я заплачу… — пробормотал он, встав на пороге.

— Просишь, да поздно… нет воды… — перебил его шоп и принялся протирать полки, на которых стояли стаканы и другая посуда.

К корчме подошли крестьяне, привлеченные видом велосипеда, который в ту пору был диковиной. В такую жару они ходили в меховых безрукавках! Корчмарь вышел и зашептался с ними. Очевидно, он растолковывал им, что за птица залетела в деревню. Крестьяне одобрительно закивали, видимо вполне соглашаясь с его мнением.

Вне себя от возмущения, Матвеев указал на колодец неподалеку и спросил, откуда же они берут воду.

— Из этого колодца мы только скотину поим, господин. Вода там плохая, для людей не годится, — ответили крестьяне.

— А люди откуда пьют?

— Мы, что ли? Мы берем воду во-о-он оттуда, из родника у кургана… — И крестьяне показали ему на одинокий голый холм, километрах в пяти от деревни, а потом с усмешкой добавили:

— Ваша милость на этих чертовых колесиках мигом туда домчит!

Русский с ужасом поглядел на них. Он изнемогает от жажды, а эти мужики посылают его за пять километров по жаре! И как живет эта деревня, если поблизости нет воды? Он вынул деньги и попросил кого-нибудь принести воды из дому. Но ему ответили, что сейчас воды нет нигде. Неужели? Матвеев направился было к колодцу, но отвращение пересилило, и он спросил вина, чтобы хоть как-то утолить жажду.

— Кончилось у нас вино, господин, — ответил корчмарь. — Нет больше…

Тогда Матвеев попросил чего-нибудь поесть.

— Яйцо есть?

— Нет.

— Брынза есть?

— Нет.

— А цыпленок?

— Нет цыплят.

— А вон те? — сказал он,