Сатира и юмор: Стихи, рассказы, басни, фельетоны, эпиграммы болгарских писателей - Петко Славейков

параграфов болгарского счастья, фирман, выражающий волю его императорского величества, небесного представителя румынских болгар г-на Пандурского{39}, а также горячие желания и надежды наших константинопольских патриотов. Возьми краюху хлеба, немножко сала, головку лука и читай: «Моя царская воля состоит в том, чтобы все животные в государстве и верноподданные мухи помогали в той мере, сколько полагается с каждого, моему ежедневному царскому питанию, которое я совершаю для того, чтобы достигнуть более высокой степени ожирения, и для благоденствия моего обширного свинарника». А дальше — о наслаждении иметь экзархию, о правах болгарского народа, о радостях босфорского Саула{40}.

— Но, черт возьми, разве мы животные? Разве животные — наши преосвященства, учителя и журналисты? Мы протестуем!

Не бойтесь, господа, все это мне только снится. Дайте мне почитать константинопольские болгарские газеты, и я возьму свои слова обратно, то есть поверю, что по всему пространству паутины — тишь да гладь, что все блаженствуют под надежной сенью паука. Только — ж-ж-ж!.. Здесь у одной мухи кровь выпили, там прикончили другую; здесь связали пятьдесят — шестьдесят голов за рога и ведут их в места злачные, места покойные, то есть в Диар-Бекир и Акию{41}; там вяжут других да читают им басню о волке и ягненке; там кого-то повесили на веревке — посушиться.

— Но у нас есть школы, читальни, экзархия, литература, журналы, права. У нас есть молодое поколение…

— Да, да, все это у вас есть. Кто вам говорит, что нет? Но уж коли хвастать, так и у нас здесь, в Румынии, кое-кто найдется. С тех пор как г-н Пандурский прервал свою блестящую политическую и литературную карьеру, а на небосклоне болгарской литературы появились созвездие «Блысков»{42} и Общество распространения полезных знаний{43}, наука, поэзия, педагогика и литература полились потоком на болгарский народ, и его просвещенному счастью начали завидовать даже маньчжуры. С тех пор как константинопольские дамочки родили литературно-политический журнал «Ден», Милош Милоевич{44} перестал распространять сербофильство в Болгарии. С тех пор как «Училище» родило богобоязненного редактора «Градинки»{45}, наша ученая молодежь перестала ругать святую богоматерь. С тех пор как отец Марко Цанцугер{46} поставил над своими глупостями заглавие «Век», великие болгарские посты стали длиться по 365 дней в год. С тех пор как «Право» переименовалось в «Напредык»{47}, болгарский поэт Славейков накрутил себе на голову чалму{48} и начал петь аман-аман[13]. А с тех пор как «Левант таймс»{49} была переведена на болгарский язык, наши патриоты принялись плести сети, чтобы укрыть народ от политического холода, литературного тумана, революционной бури, индустриального снега, экономического пьянства и белых, черных и серых константинопольских волков. Наконец, с тех пор как «Читалище» обещало, что с нового года (то есть с первого января девяностого века) оно исправится и больше не будет печатать гениальных глупостей наших литературных телят, колесница европейской цивилизации осталась без дегтя и заскрипела на подъеме болгарского прогресса; умственный механизм нашего молодого поколения замерз и отлил восковые свечи «за упокой» грешных, заживо умерших политических и литературных душ; а на бирже (то есть на рынке старьевщиков) нашего умственного развития произошли такие важные операции и такие странные метаморфозы, что к четкам нашего монашеского счастья прибавилось еще несколько сот зерен, так что мы никогда не кончим наших вечерних молитв и никогда не дождемся «светлого Христова воскресения».

И в самом деле, если вы поглядите слепыми своими глазами на головы наших мудрословеснейших уток, то сейчас же увидите, что эти головы давно уже поросли всякой литературной зеленью, разным политическим бурьяном и всевозможными научными сорняками. А ночь все не кончается, зима все не проходит, а патриоты лежат в своих теплых комнатах, видят ходжа-насреддинские сны и ждут рассвета, чтобы рассказать их своей революционной Пенелопе и ее сопливым любовникам. Но я тоже патриот, господа! Теплая комната, выпрошенный хлеб, подаренное сало и краденый лук приводят мой желудок в поэтическое настроение, и мне снится, что скоро придет лето равноправия. Тучи произведут революцию, политические дожди сметут навоз с моего двора, перед дверью моей взойдет солнце, народы выползут из кабака и начнут искать у себя насекомых на солнышке. Я выйду из своих палат, чтобы полюбоваться ясным небом, душистыми цветами и запою: «Глядите, глаза мои, радуйтесь!» И в самом деле, не нарадуешься! Перед дверью собралось на конгресс племя, когда-то спасшее Рим, и патриотическим своим гоготанием готовится сделать переворот в истории гастрономии. Почтенные важные куриные физиономии прогуливаются по двору и делают археологические открытия в навозной куче, чтобы снести яйцо общего южнославянского счастья. Коронованные венценосцы борются между собой, занимают стратегические позиции и кукарекают о близком решении восточного вопроса. А молодое поколение, выросшее возле каменных стен, ждет восхода солнца с запада, чтобы сказать свое последнее слово о жизни, характере и стремлениях грибов. А ты… ты, болгарин и патриот, запой песню «Грибы мои, грибы»{50}, потом ложись, и тебе приснится, что ты — предводитель гусей, царь кур и защитник болгарского народа. Но прежде всего спроси жену свою или свой мозговой ревматизм, прошла ли зима, кончилась ли ночь. Если окажется, что нет, — продолжай спать, как спишь теперь, завернись в свою сеть и воскликни: «Слились ли две ночи или заря угасла?» Кукареку! Петухи поют. Гав-гав! Собаки лают. Зима кончилась, и ночь миновала.

Перевод О. Говорухина.

Иван Вазов

ПРАКТИЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК

Все кривотолки ни к чему,        не нужно бить тревогу! Всем, что имею, самому        себе обязан я, ей-богу! Эпохи сын, я изучил        людские помыслы и страсти и точно подобрал ключи        к той двери, за которой счастье! На компромиссы шел порой        я с совестью своею,