Рубенс - Роже Авермат

Наконец Филипп IV решается дать ответ. Пусть инфанта продолжает переговоры. Ей дают полномочия даже заключить мир, но специально рекомендуют этого не делать! К тому же король недоволен ролью, отведенной Рубенсу: могущественную Испанию представляет какой-то художник. «Нетрудно вообразить, какой урон это нанесет славе монархии, ибо ее репутация не может не пострадать, если человек столь ничтожного звания оказывается ее полномочным представителем, к которому должны обращаться послы со столь важными предложениями». Инфанта возражает королю, что Жербье — тоже художник и что пославший его Бекингем снабдил его собственноручным письмом, адресованным антверпенскому художнику. С этим нельзя не считаться…

В июне Жербье, а также лорд Дедли Карлтон выезжают в Гаагу. Карлтон возвращается в Голландию в качестве чрезвычайного посла после двухлетнего отсутствия, которое он использовал с большой выгодой для себя — как материальной, так и моральной. Под предлогом, что ему нужно уладить сделку по продаже картин и других предметов искусства, Рубенс получает заграничный паспорт. Он отправляется в Бреду и, действуя в согласии с полученными им инструкциями, предлагает Жербье встретиться неподалеку от Бреды в нейтральном месте — в городе Зевенбергене. Удивленный Жербье начинает подозревать какой-то подвох и предлагает в свою очередь встретиться на выбор в Делфте, Роттердаме, Амстердаме или Утрехте. Рубенс, подчиняясь очередным приказаниям, продолжает настаивать на Зевенбергене. Жербье категорически отказывается. Ситуация становится трагикомичной.

В конце концов Брюссель соглашается, чтобы Рубенс выехал в Делфт! Его пребывание в Голландии не проходит незамеченным. Дипломаты взволнованы. Какая цель кроется за этим визитом? В течение недели Рубенс и Жербье отводят душу в разговорах о заключении мира, о котором оба мечтают. Но их беседа не имеет никакого практического значения. Рубенс на редкость безвластный посол: у него нет при себе никаких письменных полномочий, он не может брать на себя никаких обязательств. Впрочем, инфанта и Спинола тоже не имеют права вести переговоры. Чтобы узнать волю испанского монарха, надо дожидаться прибытия дона Диего Мессиа[192], а этот представитель Испании не торопится с приездом.

Прошел уже месяц с отъезда Рубенса, а Жербье все еще ждет. К концу августа, потеряв терпение, он объявляет, что возвращается в Англию. Но дон Диего Мессиа как раз выехал из Парижа и направился в Брюссель. Рубенс спешит уведомить об этом своего коллегу. Жербье решает подождать — ведь если он вернется ни с чем, он станет всеобщим посмешищем. Однако он требует письма, в котором инфанта свидетельствовала бы, что она всерьез относится к переговорам. Но, отнюдь не считаясь с намерениями двух договаривающихся сторон, дон Диего Мессиа привозит невероятный план, разработанный до мельчайших подробностей: соединенный флот Франции, Испании и Голландии должен высадить войска в Англии, взять Лондон, а потом и всю Британию, и командовать этой экспедицией будет не кто иной, как сам Спинола!

Для Рубенса это крушение всех его надежд. Он считает, что «главные пружины этого союза — избыток католического рвения и ненависть к общему врагу». Досада его велика, хотя он и пытается ее скрыть: «В этом вопросе, как и во всех прочих делах, надо полагаться на будущее и хранить спокойствие». Повинуясь приказанию, он вынужден написать Жербье двоедушное письмо. С одной стороны, он сообщает, что дон Диего Мессиа «осведомил правительство Нидерландов о союзе королей Испании и Франции для защиты их королевств». С другой стороны, он утверждает, что «Ее высочество инфанта осталась при прежнем мнении», ибо «более всего на свете она желает спокойствия своему племяннику королю и прочного мира ради всеобщего блага». Спинола также «будет содействовать этому всеми силами и сделает все, что может, для успеха столь благородного дела»[193].

Зная, что никакое соглашение с англичанами невозможно, Рубенс должен их убедить, что Испания по-прежнему желает мира! И однако он уступил не без борьбы. Он пытался разоблачить коварство французов, которые, несмотря на союз с Испанией, продолжают помогать Генеральным штатам. Он так долго убеждал в этом дона Диего, что даже поколебал испанского посла. Но, связанный по рукам и ногам полученными инструкциями, посол и сам бессилен. Чтобы облегчить душу, Рубенс отправляет Жербье письмо более личного свойства, которое для верности написано по-фламандски: «Умоляю Вас, поверьте, что я делаю все, что в моих силах, и мои повелители принимают горячее участие в интересующем нас деле». Виной всему Оливарес, «в котором страсти заглушают голос рассудка и попирают все разумные доводы». «Большинство членов Высшего совета Испании разделяют наше мнение, но Оливарес своим упорством сумел склонить всех на свою сторону». Что касается дона Диего, то «ему было подробно рассказано о лицемерии французов, о помощи, которую французский король изо дня в день оказывает Штатам и готов оказать Дании! Ему открыли глаза на то, что французский король смеется над нашим простодушием и запугивает Англию союзом с Испанией только для того, чтобы добиться соглашения с англичанами, которого он в конце концов и добьется. Все это по приказу инфанты и маркиза я многократно и подробно излагал дону Диего. Я говорил с ним весьма откровенно и чистосердечно. Мои усилия не пропали даром, но дело сделано, и дон Диего не вправе нарушить распоряжения, полученные из Испании. Во имя дружбы я не стану обманывать Вас. Напротив, я скажу Вам со всей искренностью, что инфанта и маркиз решили продолжать наши переговоры, ибо они не сомневаются, что договор Франции и Испании будет бесплодным, бессмысленным и недолговечным. Здесь все разумные люди, как духовные лица, так и светские, насмехаются над ним и не ставят его ни в грош. Но пока нелепость этого договора не проявится на деле, положение не изменится, а для этого нужно время. Оливарес в конце концов одумается и изменит свое поведение. Но, увы, будет уже поздно».

«А пока суд да дело, нам следует неукоснительно заботиться о благополучии наших дел, а Вам — поддерживать добрые намерения Бекингема; в этом, во всяком случае, нет ничего дурного, ведь мы с Вами не пытаемся воспрепятствовать каким-либо военным действиям, либо их оттянуть, а стало быть, в нашем поведении нет ничего предосудительного. Впрочем, я не хотел бы тщетными посулами удерживать Вас вдали от Вашего господина и от Вашей милой жены. До сих пор я поступал так с самыми добрыми намерениями, имея на то веские причины. Так будем же по-прежнему сообщать друг другу все новости, дабы поддерживать добрые намерения наших государей и не отступаться от своих позиций. К этому письму прилагаю письмо для герцога, которое должно послужить к Вашему и моему оправданию. В настоящий момент я не могу ничего более сделать и с чистой совестью препоручаю себя господней воле»[194].

Несколько недель спустя Рубенс снова идет в наступление. Он слишком настойчив, чтобы сложить оружие. Он сообщает маркизу Спиноле, что Жербье готов когда угодно приехать в Брюссель для переговоров о мире, так как Бекингем любой ценой хочет договориться с Испанией. Тщетно пытаясь помочь ла-рошельским гугенотам, герцог потерпел сокрушительное поражение у острова Ре. В этой неудачной вылазке, которую возглавил сам герцог, англичане потеряли две трети участвовавших в ней войск. Напрасно Жербье твердит о том, что «отступление, за которым следует еще более мощное наступление — это хитрость, к которой прибегали все великие полководцы». Бекингем не может продолжать военные действия, и, чтобы защититься от резких нападок у себя на родине, ему совершенно необходимо заключить мирный договор с Мадридом. Английская торговля, расцветшая было в связи с колонизацией Индии, сильно пострадала от войны с Испанией, а военная авантюра против Франции еще ухудшила положение. Английские финансы расстроены, государству приходится всячески изворачиваться. Конечно, Жербье, как верный слуга герцога, об этом не заикается. Наоборот, он объявляет, что англичане «спешно готовятся к более крупной и лучше снаряженной экспедиции». Спинола, который собирается в Испанию, говорит Рубенсу, что по приезде в Мадрид обо всем доложит королю. Спинола осторожен и не хочет сжигать все корабли: французы — ненадежные союзники, и разговоры об их помощи голландцам отнюдь не пустые слухи…

В письмах к Жербье Рубенс говорит с большей теплотой о своих английских друзьях, чем о своих испанских хозяевах, и всячески подчеркивает, что хочет сохранить добрые отношения с Бекингемом, но в его письмах к Пьеру Дюпюи звучат совсем другие нотки. Тут уже нет речи о двоедушии французов, наоборот, он беспощадно судит англичан: «Право же, англичане ведут себя так, что им впору начертать на старом знамени святого Георгия: „Друзья господа Бога и враги всего Человечества“»[195]. Узнав, что Бекингем взял на себя командование флотом, Рубенс пишет: «Я весьма удивлен, что герцог Бекингем решился покинуть своего короля и не предпочел доверить какому-нибудь другому испытанному генералу руководить столь ужасной и опасной экспедицией»[196]. И заключает недвусмысленно: «Думаю, что его смелость вынудит его победить или со славой погибнуть, ибо, если он потерпит поражение и останется в живых, ему не миновать стать игралищем судьбы и всеобщим посмешищем»[197]. При известии о неудачах англичан: «Им следует как можно скорей возвратиться восвояси, дабы защищать свой родной очаг, вместо того чтобы нападать на других; герцог Бекингем теперь на собственном опыте узнает, что военное ремесло весьма несхоже с ремеслом придворного!»[198] При этом Рубенс радуется «победе, одержанной христианнейшим королем над англичанами, которые с позором изгнаны с острова Ре и понесли большие потери»[199]. А за несколько недель до этого после своих неудачных хлопот он писал тому же самому Бекингему: «Умоляю Вашу светлость, несмотря на неблагоприятные времена, не лишать меня своего расположения и верить, что никакие превратности судьбы и общественные злополучия не угасят моего рвения в служении Вашей милости, которому я посвятил себя однажды и навсегда»[200].