Фараон Эхнатон - Георгий Гулиа

— Наводить на размышления должно. Но очень важно, к каким выводам приходишь после размышлений.

— Верно… Каковы же твои выводы?

«…Есть ли смысл спорить? Упорство фараона общеизвестно. Особенно в этом вопросе. Вряд ли его переубедишь. Единственный путь — положиться на время, памятуя, что время — лечит, время подчас само приносит верные решения. На невидимых крыльях. Независимо от твоей воли…»

— Я слушаю тебя, — раздраженно произнес фараон.

Семнех-ке-рэ беспомощно развел руками.

— Понимаю: тебе нечего сказать, брат мой.

— Нет. Мне кажется, что не надо раздражать…

— Кого?

— Наших врагов. Знать. Жрецов Амона… Ты слишком прижал их своими могучими руками… Между тем и немху не очень благодарны тебе.

— Немху?! — вскричал фараон. — А эти чем недовольны?

— Все из-за того же Амона. Как ни говори, он у них в сердце.

— Ну, это их дело. Меня это не тревожит. Амон вычеркнут. Он стерт на стенах. Он изгнан из душ. Так пожелал его величество Яти. Он это приказал через меня!

Фараон сжал кулаки и оградил ими свою грудь, словно обороняясь. Семнех-ке-рэ почел за благо не выводить из себя фараона. Он склонил голову и прошептал:

— Да, благой бог, уста твои приказывают нам, исполняя волю лучезарного!

Фараон облегченно вздохнул. И бог благой соизволил сказать:

— Сегодня же люди увидят нечто в Окне явлений. Тебя вместе со мною!

Семнех-ке-рэ благоговейно склонил голову.

Вдруг фараон вздрогнул. Всем телом. Словно наступил на что-то скользкое, гадкое. Глаза его помутнели. Застыли, будто неживые.

— А впрочем… — произнес он глухо. — Впрочем, к чему торопливость?..

И он указал брату на дверь. Не просто. А властно!

Вечерняя новость

В окне луна. Нынче какая-то мутноватая. Дешевенькая игрушка из золота. Того самого золота, которого в Кеми якобы столько, сколько и пыли. А не проще ли сказать: луна, высеченная из камня, какого много в Великой Западной пустыне?..

Нефтеруф думает о своем. Ка-Нефер занята собственными мыслями. Они сидят в полумраке. На улице чьи-то шаги. Одни замирают, другие рождаются то слева, то справа. В жизни всегда так: что-то уходит и что-то приходит. Как эти самые шаги

«Где-то на расстоянии четверти сехена отсюда сидит самовластнейший фараон и, может быть, мнет в нежных пальцах соски этой самой Нафтиты… А я — в чужом доме и кусаю себе ногти. Кусая, выдумываю сто способов для того, чтобы уничтожить жестокого фараона, придумываю нечто, что могло бы поразить его в самое сердце во славу бога всех богов Амона-Ра…»

«…Вот уже ночь пришла, а я одна, совсем одна в этом доме, где покой да мужчина в образе мятущегося Нефтеруфа. Чудак, он не может взять себя в руки, не может приказать своему сердцу, чтобы оно билось поспокойнее. Не может остудить своих мозгов. Он дошел до такого состояния, что не ощущает близости молодой женщины. Нефтеруф совсем как зверь, которому кровь застлала глаза…»

«…Нет, я знаю, кто я и зачем пришел в это проклятое логово, именуемое Ахяти. Губы словно деревянные, и пальцы точно пальмовая кора. А ей нужны объятия нежные… Скорей бы пришел этот Ахтой…»

«…Он видит больше того, что видит. Нет в глазах его мужской усталости. В нем сила похлеще той, которая буйствует в одичавшем быке. И объятия его достаточно горячие, если я хоть что-нибудь понимаю в любви. Я заметила его взгляд — сущие огненные стрелы. Под землею он стал сильным и неустанным. Но ненависть к фараону во сто крат сильнее любви… Во сто крат сильнее…»

Нефтеруф поворачивается к ней. Она сидит подальше от окна. Лунный свет падает на грудь ее и живот ее. У кого он видел такой живот? Да, у подростков, таких черных подростков в горах: у них были груди маленькие, как звездочки, и упругие животы, Упругие, как кожа на барабанах.

«…Разве не кончится этот вечер? Разве не явится молодой ваятель к своей жене? Сидеть вот так? Сложа руки? И не делать ничего? Только кипеть гневом к фараону? Не видя и не желая видеть это чудо природы в образе Ка-Нефер».

Он слушает шаги. Которые на улице.

— Шаги, — говорит он.

— Чьи шаги?

— Просто шаги.

— Разве ты боишься?

Он молчит. Слушает шаги. Которые на улице. Такие гулкие…

— Разве ты боишься, спрашиваю?

Нефтеруф говорит:

— Очень.

— Разве ты трус?

— Да. Я боюсь смерти в безделье…

Он слышит ее дыхание. За своей спиной. Она тоже боится смерти. Они оба ее страшатся. Но при чем здесь смерть? Мужчина должен видеть женщину. Пусть он думает о своем. Но он не может не видеть ее. Если перед ним женщина, а не камень…

Он очень умен. И очень хитер. Одновременно. Он видел женщин. Но ведь он видел и небо, и звезды, и воды Великой Зелени, и песок пустыни. Нефтеруф, словно крот, ползал на животе. Под землей. Во мраке. Разве он явился сюда ради женщины? Почему она так шуршит тонким платьем? Почему источает благовония Ретену из пышных волос и от розового тела?

— Ка-Нефер, — хрипло говорит он и косится на ее ноги и золотые ногти на пальцах ног.

— Слушаю, Нефтеруф.

— Много ли в Ахяти продажных девиц?

Она поражена:

— Девиц?!

— Да, тех самых, которые продают свои ласки за золото.

Ка-Нефер испускает легкий вздох. От огорчения или удивления…

«Он туп, как и любой настоящий мужчина. В те самые мгновения, когда требуется сорвать созревший плод. Это же удивительно, что большой и сильный Лев ищет окольных путей к газели, вместо того чтобы брать ее с разгона. С прыжка…»

— Ка-Нефер, я спрашиваю тебя о продажных женщинах, а ты молчишь.

— Разве об этом спрашивают?

Он поворачивается к ней. Вся луна от рожка до рожка у нее в зубах. Зубы сверкают почище любой луны.

«…Вот наступило мгновение, когда решается главное: или она будет помощницей в моих делах, или превратится в циновку, которой я буду пользоваться в отсутствие ее славного мужа?.. Вот стучится это мгновение в дверь сердца моего, и нет более силы, которое удержало бы его за порогом…»

«…Этот человек хочет вступить в единоборство с фараоном? Это неплохо. Но разве он ослеп под землею? Глаза у него ясные, как у птицы нехебт. И руки у него словно лапы у льва. И бедра узкие и сильные — воистину мужские…»

Ка-Нефер говорит:

— Разве ты видел женщин, которые не продаются?

Что он слышит?! Какие слова произносит эта бесстыжая женщина! И почему так лукаво блестит луна на ее лице? Или это искушение, уготованное для него богами9

— Подумай, что ты говоришь, Ка-Нефер!

— Я подумала.

— Подумай еще раз.

— Подумала.

— И в третий раз! Об этом думают трижды.

То ли она смеется, то ли нарочно желает позлить его:

— Трижды поразмыслив, я повторяю: женщины все продажны!

— Постыдись своих слов, Ка-Нефер.

Вместо ответа она протягивает ноги и упирается ими в его левое бедро. Вместо ответа она закидывает голову и разбрасывает руки в стороны.

Нефтеруф бледнеет от гнева. Он сейчас, в это мгновение, оскорбит ее. Он отомстит за всех женщин, которые обвинены столь несправедливо.

— Хорошо, Ка-Нефер. — Нефтеруф переводит дыхание. — Пусть будет по-твоему. Сколько же стоишь ты сама?

Она отвечает, не глядя на него:

— Сколько дашь. Это дело твоей совести.

— Моей? — кричит он.

— А чьей же?

— Ты шутишь, Ка-Нефер!

Она сильнее упирается прохладными стопами в его горячее бедро.

— Ты шутишь, Ка-Нефер!

Она кладет ему ноги на живот. Она гладит его живот, снимая с себя легкое одеяние.

— Ты шутишь, Ка-Нефер!

Она шипит, как змея, уползающая под камень. И сильнее нажимает ногами на живот. И пониже живота.

«…Эти женщины как трава, они точно реки, текущие вниз по ложу своему. Они что листья на деревьях, набирающие сок и зелень от солнечных лучей. Они — самки, не умеющие сдержать свою похоть. Она придумала испытание для меня. Но как я могу любить, когда клятва на душе моей? Как могу обнимать ее, когда совсем близко дышит ненавистнейший из сущих!!»

Никто не может сказать, что было бы после. Пусть не хвастает, что он семи пядей во лбу, — никто никогда не определит дороги, которая не определилась сама в эти мгновения!

«…Это стучится сам Амон-Ра в крепкие ворота. Это он зовет Ка-Нефер, прося поскорее открыть дверь. Хвала тебе, божество, дающее знать о себе столь властно, столь непреклонно и упрямо!»

Она медленно поднялась, оправила одеяние и, не глядя на Нефтеруфа, пошла открывать дверь. Он слышал, как сходила она вниз по лестнице, пружиня ногами. Как случайно, зацепив ногою кувшин, повалила его. И он, должно быть, треснул. Почему она спускалась так бесконечно долго?

И когда поднялся Ахтой по той же самой лестнице, и когда поднялась она вслед за ним, гость сидел прямой и торжественный, глядя на луну и озаренный луной.