Жена Дракона - Анна Бабина

серебряных нитях, оттеняющих глубокую черноту волос. Уже потом Катя поняла: страх. Страх поселился в Маме, которая всю жизнь рубила с плеча. В Маме, которая однажды вошла в комнату, где заперся с наградным пистолетом в приступе белой горячки папин сослуживец. Никто не решился, а она смогла. Обожгла презрительным огнём зелёных глаз скорчившееся в углу существо, потерявшее человеческий облик, и сказала просто: «Коль, дай пистолет». И он отдал. Это была неимоверная глупость – войти вот так к человеку, который перед этим изрешетил стену и застрелил любимую собаку, потому что она показалась ему чертом, но Мама тогда знала, что с ней ничего не случится.

А сейчас – не знала. И это так напугало Катю, что она едва не разрыдалась опять, но Мама шагнула к ней, взяла за локти и прижала к себе как-то сразу целиком, охапкой. Пахнуло жасмином и ландышем, родное тепло согрело заледеневшие руки.

Потом они пили чай: Танюша много улыбалась и разглядывала яркие конфетные обертки. Катя, у которой несколько месяцев совсем не было аппетита, вдруг съела разом тарелку супа и десяток пельменей. Папа возле Мамы тоже сделался совсем другим, не таким как в кондитерской: складывал фантики прямоугольниками для игры, вспоминал армейские байки и даже смешно передразнивал Дракона, выпучив глаза и задрав нос.

День проплыл мимо незаметно и легко, и Катя даже не думала смотреть в окно. Сидит ли Дракон на бульваре или нет – неважно. Пока здесь Мама, его чары над ней не властны.

В девять уложили Танюшу, и рядом с ней уснул папа. Во сне его лоб разгладился, и он снова стал похож на бравого военного со свадебной фотографии.

Катя и Мама остались одни за столом друг напротив друга.

– 

Спасибо, Мама, – тихо сказала Катя. – Спасибо… за все.

– 

Я должна была сделать это раньше. Тебе не стоит жить тут одной. Я останусь насовсем. Здесь, с тобой и Танюшей.

– 

Нет, мамочка. Спасибо, но нет.

– 

Почему? Посмотри на себя, Катенька, на тебе лица нет. Ты стала тенью, хуже, чем тогда…

– 

Я должна пережить это сама. Я должна научиться жить с этим всем. Я должна… сама.

– 

Ты не живешь, ты поедом ешь себя изнутри. Так и спятить недолго.

– 

Мама, я должна его победить.

– 

Судом дело не закончится. Он не отступится, Катя. Я знаю, что не должна мучить тебя ещё больше, но я не могу не сказать: он будет биться за Таню до конца.

– 

Я говорю не о той победе. Суд – это суд. Мне нужно перечеркнуть все эти года и научиться жить по-другому. Без страха. Без побегов. Научиться разговаривать с мужчиной и не думать, что он умеет только унижать и топтать. Научиться разговаривать с женщинами и не думать, что они донесут на меня.

– 

Ты не победишь, Катя. Он только разрушит твою жизнь. Нашу жизнь. Позволь мне тебе помочь. Я буду рядом. Скажешь – и я убью его. А потом преспокойно пойду в тюрьму. Я же могу, ты знаешь.

– 

Что ты, мама, что ты, даже не думай! Я должна победить. Сама. Не в суде и не в полиции. Там, – Катя кивнула в сторону окна, – я, может, и не смогу победить его окончательно. Он будет видеться с Таней и делать из неё сверхчеловека. Я не хочу этого, боюсь этого, но верю, что наше добро в ней победит его зло. И я должна победить его внутри себя.

Мама молчала. Её лицо было неподвижным, как маска, и только руки неустанно двигались, комкая конфетную фольгу. Наконец она произнесла каким-то чужим надтреснутым голосом:

– 

Я поняла тебя. Ты – моя дочь, Катя. У тебя все получится.

Она поспешно встала и отвернулась к окну. Никто не должен был видеть, как она плачет.

29

В Эрмитаже Катя больше всего любила Павильонный зал. Он был таким светлым, воздушным, сияющим, что казался неземным. Увидев, как Катя чахнет поутру над очередной чашкой кофе, Мама решительно воспротивилась сидению дома и повела всех в музей.

День был солнечный, тёплый, с запахом талого снега и наступившей весны. Они шагали пешком через Остров и мост, переговаривались и непринужденно смеялись, как раньше.

В музее Танюша притихла, ходила серьёзная, смотрела восторженно и не по-детски внимательно. В Павильонном зале Катя неожиданно расклеилась. Что так подействовало на неё – сверкающие солнечные нити, запутавшиеся в хрустальных подвесках, молчаливые фонтаны слез, напоминающие о ханской любви, или вид ярко-голубого неба над Невой в огромных окнах -непонятно, но она заплакала, опустившись на банкетку в углу. Папа быстро увёл Танюшку смотреть золотого павлина на золотом же дереве, Мама деликатно отошла в сторону, делая вид, что рассматривает мозаичные столики, но все равно украдкой кидала на Катю взволнованный взгляды.

Рядом с Катей уселся мужчина – крупный, седой, в сером костюме – и неожиданно спросил:

– 

Обстановка… действует? – и, не дождавшись ответа, продолжил. – Вы не стесняйтесь, я в Сикстинской капелле так же плакал. Смотрел на «Сотворение мира» и рыдал.

Катя бросила на него взгляд из-под слипшихся ресниц. Он говорил искренне, с тёплой полуулыбкой, и ей вдруг захотелось объяснить свои слезы. Донести до этого солидного человека с профессорской внешностью, как иногда важно бывает увидеть красоту мира, от которого ты едва не отказался по доброй воле.

Увидев, что с Катей заговорили, к ним поспешил обеспокоенный папа.

– 

Вы замужем? – спросил мужчина.

– 

К счастью, уже нет, – ответила Катя и поспешно поднялась навстречу Танюше.

Вечером того же дня Кате позвонил Сергей. Она была необъяснимо рада слышать его голос, хотя ничего приятного он не сообщил. Оказывается, перед отъездом Дракон оставил у него очередное заявление.

– 

Вы сможете зайти к нам? – спросил Сергей. – Я бы и сам забежал, но работы по горло.

– 

Я зайду, – пообещала Катя.

Утром, когда она красила ресницы, стоя у зеркала в ванной, в дверном проёме неслышно возникла Мама.

– 

Можно подумать, ты идёшь на свидание, а не в милицию.

– 

В полицию, – машинально поправила Катя. – Мам, иначе я выгляжу больной. На днях бабушка в поликлинике порывалась мне место уступить. Сядь, говорит, доченька, а то упадёшь сейчас.

– 

Дело не в косметике. Ты ведешь себя по-другому. Улыбаться пытаешься…

– 

Мама, – Катя поймала пытливый взгляд матери в зеркале, – я тебя не понимаю. Буквально вчера ты ругала меня за то, что я себя заживо хороню и рыдаю. Сегодня тебе не нравится мое настроение.

– 

Он хоть не женат?

– 

Кто?

– 

Не прикидывайся. Полицейский.

– 

Разведён.

– 

А, то есть вы это уже обсуждали?

– 

Мам, нас ничего не связывает. Я хочу выглядеть прилично, когда пойду давать объяснения. Может быть, мне рубище надеть?

– 

Катерина, не ёрничай!

Кате вдруг стало невероятно легко. От последней маминой фразы веяло детством, их давними спорами, которые сейчас казались смешными.

– 

Мам, – сказала Катя тихо, – Сергей был первым, кто увидел во мне человека, кто