Империя под угрозой. Для служебного пользования - Марина Добрынина

Станция. Утро. Настраиваю себя на борьбу. Такси подвозит меня к желтому, недавно отштукатуренному, зданию СИ. Неровный асфальт, стоянка под транспорт и худосочные тополя, оттопыривающие кривые ветки — вот то, что я буду помнить.

Стремительно влетаю в приемную шефа. Антонина Григорьевна, его секретарь и доверенное лицо, глядит на меня с интересом на обильно припудренном лице. Интересно, откуда у нее столько косметики? Учитывая то, что нам выдают ее в количестве: тушь — 1 шт., помада — 1 шт., пудра — 1 шт. раз в полгода.

Ее оранжевые губы складываются в умильное сердечко.

— Маечка? Из отпуска уже?

— Шеф у себя?

— Да, но…

— Мне он нужен.

Открываю дверь пинком, вхожу в кабинет. В нем, как всегда, пахнет кожей. Но за коричневым полированным столом под портретом василевса сидит неизвестный мне мужчина. Первое, что я вижу — высвеченный солнцем широкоплечий силуэт, который никак не может принадлежать шефу — человеку отчетливо выпуклому в разных местах, но не в районе плеч. При приближении силуэт начинает приобретать человеческие черты. Черты эти привлекательны, даже слишком, что отвлекает от мыслей о работе, и даже как-то угрозу мою затушевывает.

Хоть не Мастер, и на том спасибо.

— Где Тимофеев?

— Садитесь, пожалуйста, — отвечают мне вежливо, показывая на кресло напротив.

— Вы хотели сказать: присаживайтесь? — хамлю я, подчиняясь.

— Я Вас слушаю, — произносит неясная личность.

— Я — советник 1 класса Майя Дровник. Отдел аналитических исследований. Я могу поинтересоваться, кто Вы?

— Юлиан Витальевич Четвертаков. И.О. начальника управления.

Удивил. Новый начальник. Еще и Юлиан Витальевич. И за что родители наградили ребенка таким карамельным именем?

Впрочем, убираю с лица начинающее было проклевываться на нем ехидство. Задумываюсь: как бы перейти к делу. Юлиан, похоже, обращает внимание на мое замешательство. И оно ему приятно.

— Я рассмотрел ваше заявление, — сообщает он, — полагаю, оно преждевременно. Не имею представления, чем вызвано Ваше желание покинуть СИ, но предлагаю Вам подумать. Подождать. С полгода. Не хочу начинать работу с утери такого ценного специалиста, как Вы.

Смущенно улыбаюсь и заглядываю в его синие, будто обведенные черным косметическим карандашом, глаза. Плещется в них что-то, будто, неприязнь, но не отчетливо.

Мне лестно. Как же, ценным специалистом обозвали. Можно и подумать… Право слово, отчего же не подумать? Особенно, если учесть, что я понятия не имею, на что я еще годна.

— Хорошо, — отвечаю, — надеюсь, за шесть месяцев действительно ничего ужасного не произойдет.

Он загибает кверху углы губ, вроде как пытается улыбнуться. Отчего это дрожь по коже? Хотя, мне по уровню предчувствия не положены. Всего-то четвертый.

— Вот и замечательно.

И подсовывает мне под нос лист бумаги.

— Ознакомьтесь, это приказ о Вашем новом назначении.

Брови мои непроизвольно лезут на лоб, однако беру, читаю: "Дровник… должность начальника отдела внутренних расследований". Да, есть у нас такой отдел. Теоретически. Не знаю, плакать или радоваться. Отдел прямо скажем, э… специфичен…, но это повышение. Раньше у меня один Андрюха был в подчинении, а теперь целая куча, хм, специалистов.

— Все, — объявляет Юлиан, — можете идти. И приступайте к работе.

— Спасибо, — шепчу.

Деревянной походкой, сжимая в руках бумагу, покидаю помещение.

— Поздравляю Вас с назначением, Майя Алексеевна, — журчит секретарша, когда я растерянно волоку ноги через приемную.

— Ага, — отвечаю, машинально отметив прибавление отчества к моему имени, — конечно.

Двигаюсь к выходу. Но потом, кое о чем вспомнив, разворачиваюсь и подхожу к ее столу. Антонина Григорьевна сидит паинькой, сложив на столешнице наманикюренные ручки, и кокетливо похлопывает ресничками. Мне она не нравится. Лет пятьдесят, а ведет себя, как нимфетка. То есть одевает мини-юбки и порой присюсюкивает. Но информацией владеет. Самой разной, в том числе и нужной. Потому делаю над собой усилие и изображаю на лице милейшую улыбку.

— Скажите мне, Антонина Григорьевна, а куда наш Тимофеев подевался?

Мадам опускает ярко-голубые веки, вздыхает тяжко и медленно проговаривает:

— Инсульт, Майя Алексеевна. Уборщица наша, Анечка, нашла его утром в кабинете, уже холодного. Врачи говорят — кровоизлияние в мозг. Мы его похоронили на прошлой неделе. Жаль, Вас не было. Все так рыдали.

Да, улилась бы я крокодильими слезами. И повод есть: не я этого гада прихлопнула, сам помер. Сплошной обман.

— Ну да, — говорю, — конечно, жаль, хороший был человек.

И быстро ухожу, пока она не заметила легкую перекошенность моей физиономии. Врать не люблю.

Глава 2.

Наблюдаю с интересом за тем, как рабочий в голубом комбинезоне прикручивает к дверям табличку с моей фамилией. Надо же, а Юлечка предусмотрителен, заранее все подготовил. Как знал, что не откажусь. Теперь этот большой, светлый и теплый кабинет, вместе с бесплатно прилагающейся к нему дурочкой-секретаршей — мой. И я буду здесь обитать, по крайней мере, следующие шесть месяцев, если что не случится. Сажусь в глубокое кожаное кресло, о, оно новое, еще не расшатанное предыдущими инквизиторскими задами, внимательно разглядываю портрет василевса на стене. Портрет повешен чуть криво, взгляд у василевса хитровато-прищуренный. Мол, знаю я вас, Мастеров!

Жизнь, кажется, меняется к лучшему. Кабинет — замечательный, замена шефа — прекрасно. Беспокоит характер предстоящей работы, но и здесь я справлюсь. Особенно, если мне кто-нибудь объяснит мои функции.

Знаю, что в теперь уже мой отдел стекается вся информация по правонарушениям со стороны сотрудников СИ, совершенным на территории округа. Мы блюдем чистоту своих рядов. В особо сложных, а также грозящих широким общественным резонансом случаях ОВР берет расследование на себя.

Жаль лишь, что особая любовь к моей новой работе — явление редкое и попахивающее извращением. А теперь, когда руководителем ОВР сделали Мастера, нас будут еще и бояться. Ну да ладно, не привыкать. Может быть, это даже приятно.

Иду знакомиться с коллегами, вернее, подчиненными. От двери заворачиваю обратно, усаживаюсь в кресло и по телефону приглашаю сотрудников зайти ко мне. Пора бросать эти демократические замашки. Не ПОПЧ же, в самом деле.

Они появляются на пороге. Втроем, настороженны, озадачены. Общий настрой выражает легкую недоброжелательность к моей скромной персоне. Чувствую дрожание воздуха. И кабинет сразу кажется маленьким и темным.