Настоящее имя - Даниил Корецкий

Нищета только издали кажется чем-то однородным и равномерным. Стоит пройти под этой аркой и оказаться во дворике «Кормилки», как убеждаешься, что и среди бомжей имеется своя «элита» и «номенклатура». Кормятся здесь в основном обладатели бесплатных талонов Красного Креста. Где такие талоны выдаются и за какие заслуги, для многих остается загадкой. «Талонщики» кучкуются поближе к дверям, у них свой круг интересов, свои разговоры, свой взгляд на окружающую действительность. Те, кто талонов не имеет — стоят в сторонке, ждут, когда отобедают первые, чтобы потом ловить-не зевать свой бесплатный шанс. Все, что осталось в котлах и противнях после «талонщиков», выдается желающим в порядке живой очереди. Человек на десять-пятнадцать обычно хватает.

Бомж Зимуха всегда стоял в живой очереди, талоны он видел только издали, и это было закономерно, поскольку Зимухе никогда в жизни не везло. Вот и сегодня, когда от окошка раздаточной его отделяли как минимум четыре обтертых спины, послышался характерный металлический звук — это черпак скреб по дну котла. Тут же раздался голос: «Суп закончился.» Через две спины закончилась гречневая каша. Когда Зимуха подошел к окошку, широкомордый мужик в замызганном белом переднике отвернулся от него и крикнул куда-то в темные недра кухни:

— Ли-из! Хлеб ещё остался?

— А где ж!.. — прилетело из темноты.

— Хлеба тоже нет. На сегодня все, — проворчал мужик и захлопнул окошко.

Очередь сдержанно заматюкалась, заныла и стала расползаться. Зимуха был разочарован. Вчера утром он слопал два надкусанных маковых рулета, которые подобрал в вокзальном буфете, и с тех пор не ел ничего. Ночь, проведенная на общем балкне недостроенного дома, не прибавила ему сил часов до трех Зимуха прислушивался к гудению и мучительным всхлипам в своем желудке, а под утро ударил сильний мороз и ни о каком сне уже не могло быть и речи.

Зимуха вышел во дворик и постоял, соображая, куда ему направиться.

— Зим, пошли на свалку шабашить, — ткнул его в плечо Мотя, которому в это утро тоже ничего не обломилось. — Вечером там, говорят, четыре МАЗа разгрузили. А?..

Нет, на свалку Зимуха не пойдет. Там, конечно, много всякой полезной ерунды типа смесителей или унитазных поплавков, которые можно загнать дедам, торгующим мелочевкой на «блошином» рынке. Но на тех же свалках чуть не ежедневно случаются стычки, начинающиеся с обычного спора: «я первый нашел! — нет, я!», и заканчивающиеся массовыми побоищами и даже поножовщиной. Зимуха не любил всего этого. Наверное, он считал себе ещё недостаточно опустившимся.

Он вышел из дворика и, запахнув изодранную болоньевую куртку, которая в далеких шестидесятых была последним писком моды, а теперь почти сгнила и потемнела, — пошел по направлению к вокзалу. Зимуха загадал, что если через сто шагов не придумает ничего путного, то отправится на товарную и будет разгружать мешки с мукой или грузить доски — что дадут. Работа тяжелая, но другой возможности срубить рублей пятнадцать-двадцать без воровства и поножовщины нет.

Зимуха шел и считал, и насчитал, кажется, девяносто семь или девяносто восемь, когда вдруг услышал над ухом:

— Глухой, что ли?..

Он остановился и поднял голову. У крыльца продуктового магазина стоял невысокий молодой человек в черной куртке. Он смотрел на Зимуху, и лицо у него было по-крестьянски серьезное, сосредоточенное, а в руках он держал пакет, с которым, видно, только что вышел из магазина.

— Что застыл? — сказал он. — Иди сюда, говорю. Не бойся.

— Ты меня? — уточнил на всякий случай Зимуха, ткнув себя пальцем в грудь.

Парень тихо ругнулся в сторону, что было справедливо расценено Зимухой, как положительный ответ. Он подошел ближе.

— Заработать хочешь? — спросил парень.

Зимуха слегка насторожился, промычал:

— Ну-у, это… А что?

— Что-что. Деньги, конечно. Поможешь дело одно провернуть. Это на полчаса, не больше. Цементу надо набрать на стройке…

По Казанскому давно ходили легенды о банде некоего Паши, которая занималась отловом бомжей с последующей их переработкой в донорские почки, селезенки и другие полезные органы. Говорили, что после того, как французские медики где-то там у себя сумели пришили одному типу донорскую руку, теперь в ход идут даже конечности, ничего не пропадает. Все это брехня, конечно, Зимуха понимал. Тем не менее смертность среди бомжей была высокая, и не только из-за болезней, холодов или каких-то «внутренних» разборок. Он сам видел Шилу и Бабкина, раздавленных дрезиной на запасных путях. Свои это сделать не могли; но ведь кто-то сделал? И сделал скорее всего просто так, со злости или из любопытства.

Но этот парень не был похож на какого-нибудь изверга или маньяка. Точно. Зимуха присмотрелся к нему и понял: обычный парень. Серьезный такой. И дело у него серьезное: цемент надо набрать. Ремонт, наверное, дома затеял, плитку кладет, чтобы красиво было. Бомжей иногда просят умыкнуть что-то со стройки, цивильным самим лезть туда влом, да и грязно. Клыш на прошлой неделе за ворох каких-то реек полсотни рублей получил, это уже настоящий бизнес.

— Ладно, — сказал Зимуха. — Хорошо. Сколько положишь?

— Сколько положу, все твои будут, — сказал парень. — Идем.

Они прошли два квартала, потом ещё два, причем Зимуха успел разглядеть у него пакете примерно треть батона вареной колбасы и половинку ржаного хлеба с треснувшей корочкой, и банку с консервированной капустой, и… точно, это была бутылка, ноль-семь, зелено-белая этакетка с темным золотом. «Московская». Зимухин желудок под курткой издал протяжный вопль — парень услышал, наверное, покосился на Зимуху.

— Жрать хочешь, что ли? — спросил.

Зимуха не стал мяться и сказал прямо:

— Ага.

Они подошли к переулку, заставленному кривыми строительными заборами с козырьками и табличками «Реставрацию проводит СУ такое-то», в дальнем конце которого еле-еле проглядывал стеклянный краешек универмага «Московский».

— Здесь, — сказал парень, легко отодвигая одну штакетину. Видно было, он не первый раз сюда ходит. — Полезай.

Зимуха первый пролез в щель, парень последовал за ним. Здесь стоят дома старого московского предместья, неведомо кем и когда выстроенные; реставрационные работы велись не первый год, но как-то не слишком бойко, а после Нового Года строители сложили свои пожитки, погрузили бытовки на тягачи и вообще отсюда смылись. Здание, у которого оказались Зимуха со своим провожатым, было обскублено до кирпичей и дранки, вместо крыши вверху торчали крест-накрест потемневшие от снега доски, внизу валялись кучи строительного мусора. А в глубине, за обломками лестничных маршей, высился похожий на ракету цементный бункер.

— Видишь? — спросил парень.

— Вижу, — сказал Зимуха. — Но оттуда, наверное, весь цемент вывезли.

— Не боись. На нашу долю тоже осталось кое-чего… — парень оглянулся на дом. — Водку пьешь? Колбасу ешь?

Зимуха от неожиданности отвесил мокрую нижнюю губу.

— Ну это… Конечно.

— Молоток, — похвалил его парень. — Как зовут?

— Зимуха.

— А что, человеческого имени у тебя нет?

— Есть, почему же… — Зимухе стало вдруг стыдно. — Георгием меня зовут. Жора то есть.

— Другое дело. А меня зовут Василий. То есть Вася.

Руки ему, правда Вася не подал. В одной он держал пакет, а другую прятал в кармане куртки.

— Холодно, — сказал он, поежившись. — Пошли, Жора, примем по сто пятьдесят сначала. И пожрешь… Чтобы ветром не унесло.

Это была в высшей степени здравая мысль. Они вошли внутрь дома, здесь были только мусор и голые перегородки, да в одной из комнат по углам насыпаны невысокие холмики из засохшего раствора, притоптанные сверху, там остались ровные следы от лески и вмятины от пальцев. Зимуха вдруг вспомнил, как это называется у строителей: «маяки».

Вася остановился в одной из угловых комнат, здесь лежали крашеные полусгнившие доски. Он достал из пакета газету, расстелил её на досках, поставил банку с салатом, разложил колбасу и хлеб. Потом появилась бутылка. «Московская», сорок «оборотов», языкастые орлиные головы на акцизной марке грозно таращатся в стороны. Настоящей водки Зимуха не пробовал очень давно, полгода, а может и год. Если человеческое милосердие иногда снисходит до того, чтобы накормить бомжа свежей горячей едой, то предложить тому же бомжу качественной водки оно не считает нужным. Пили на Казанском чаще всего самопальную брагу (варенье крали на дачах или в городских подвалах), иногда желтоватый технический спирт, от которого во рту начиналась судорога, и через это дело многие поумирали.

Пока Зимуха смотрел и радовался, Вася успел нарезать колбасу и хлеб, и теперь ковырял снизу перочинным ножиком крышку банки с салатом.

— Погоди, — сказал Зимуха. — Это надо не так.