Борьба за жизнь - Луи Буссенар

«Крез» отправился в путь, который должен был закончиться у берегов Гвианы, в двадцати семи милях[61] от Кайенны[62], на островах Спасения.

Почувствовав, что рвется последняя нить, связывавшая его с Францией, Поль едва удержал рыдания. Не желая доставлять своим спутникам удовольствие видеть его муки, молодой человек усилием воли остановил слезы. Остальные, делая вид, что им море по колено, ругались, отпускали непристойные шутки и задирали матросов-канониров[63], стоявших у небольших пушек, стволы которых были повернуты к клеткам.

Впрочем, морская болезнь вскоре угомонила и самых ершистых. Открытое море было бурным, и судно сильно качало. Каторжников рвало вовсю, пол в клетках покрылся отвратительными лужами. Страдания Поля были тем мучительнее, что он почти единственный не был подвержен морской болезни, в то время как все вокруг извергали содержимое своих желудков.

Так продолжалось целый день, и многие оказались не в состоянии подняться на палубу, в течение двух часов подышать свежим воздухом, как это предписывалось правилами. В конце двадцати четырех часов пути капитан «поймал» сопутствующий бриз[64] и, приказав погасить топки, поднял паруса. Корабль перестал валиться с борта на борт, и морская болезнь исчезла, как по волшебству. В клетках возобновился гам. Пришел помощник капитана и произнес краткую речь, которая усмирила и самых буйных. Было сказано, что малейшее нарушение дисциплины влечет за собой лишение ежедневной прогулки. Более серьезный проступок карается кандалами, изолятором и хлебом с водой. Пушечки, направленные на клетки, пускались в ход в случае мятежа.

— Увидите, что они заряжены отнюдь не печеными яблоками, — добавил военный. — И чтобы тишина в клетках! Запомните, я никогда не шучу, но сразу приступаю к делу.

Речь оказала благотворное действие на бандитов, которые благоразумно выбрали не пушки, но дисциплину.

Побежали дни, похожие один на другой. Через равные промежутки времени — двухчасовая прогулка на палубе под присмотром вооруженных матросов, еда, уборка, стирка и неотвязная вонь от сгрудившихся человеческих тел.

Поль все еще был в бесчувствии. Его душа осталась на бульваре Монпарнас. Механически, без единой жалобы он выполнял все положенное, но глаза его всегда были опущены, а губы плотно сжаты. Спутники решили, что он тронулся, и потеряли к нему интерес.

Мало-помалу с продвижением на юго-запад в трюмах становилось все жарче, и заключенные стали не на шутку страдать. Когда корабль пересекал Саргассово[65] море, огромное пространство, покрытое морскими водорослями, в которых чуть не погибли суда Христофора Колумба[66], капитан приказал открыть все иллюминаторы.

Пассажиры обнаружили на своих телах красные высыпания, известную в колониях экзему, доставлявшую больным мучительный зуд. Это заболевание не опасно, но переносится крайне тяжело. Оно поражает белых, еще не акклиматизировавшихся[67] в экваториальном климате.

По совету врача всех переодели в летнее платье, заменив шерстяные куртки на холщовые. Заболевание тотчас же пошло на убыль. Экзема да еще смерть одного каторжника, убитого на палубе свалившейся сверху лебедкой, были единственными событиями плавания. Поль завидовал участи несчастного, которого с размозженным черепом выбросили в море, завернув в гамак и привязав к ногам железный груз. Полю хотелось найти в смерти забвение, конец всех страданий. Однако он не желал покушаться на свою жизнь, считая, что человек не имеет этого права и должен идти предназначенным ему путем.

После двадцати восьми дней плавания «Крез» остановился в виду берегов Гвианы и приготовился бросить якорь у островов Спасения.

ГЛАВА 19

ЛУЧШЕ СМЕРТЬ!

Тяжелые суда с глубокой посадкой не могут встать на мелком рейде Кайенны и должны бросать якоря у островов Спасения, где к их услугам удобная глубокая гавань, запасы угля и провизии на обратную дорогу. Именно так и поступают военные транспортные корабли. Однако «Крез», вместо того чтобы приблизиться к причалу, остановился в нескольких кабельтовых[68] от Королевского острова, одного из трех группы островов Спасения.

— Прибыли, уже на месте! — закричал каторжник, прозванный Старожилом за то, что уже побывал в этих местах.

Пассажиры судна, ухватившись за прутья клеток, жадно всматривались через бортовые отверстия в маленькие островки, которые должны были приютить их, пока они не будут распределены по колониям.

С корабля смутно виделись церковь, казарма, госпиталь, бараки… Между зданиями змеились дорожки цвета охры, поднимались невысокие густые деревья, над ними возвышался чахлый веер кокосовой пальмы. Все было тусклым, маленьким, запущенным и казалось заброшенным. Клетка не больше, чем их клетки на корабле, только вместо прутьев — океан.

Поль вышел из своего оцепенения и смотрел, мучимый унижением и любопытством.

Обычно выгрузка пассажиров происходит незамедлительно: осужденные свозятся на берег, а их досье передаются управляющему островом. На этот раз дело затягивалось. «Крез» стоял на якоре, словно какая-то загадочная причина не позволяла ему приблизиться к берегу. Вдруг Старожил, который внимательно рассматривал строения, вскрикнул — он заметил на флагштоке[69] большое желтое полотнище.

— A-а, дети мои, — протянул он, — нас не станут здесь высаживать. Вот, должно быть, власти пальцы себе грызут!

— А в чем дело? — Сотоварищи Старожила, казалось, были в восторге от затруднения властей.

— Видите эту желтую тряпку? Она обозначает, что на островах заразная болезнь, оспа или желтая лихорадка… не знаю, что именно, но что-то очень серьезное.

— А с нами что будут делать?

— Кто его знает! Меня это не касается.

— Скажи-ка, желтая лихорадка ведь очень заразна?

— Еще бы! Я близко с ней познакомился. Она навалилась на нас в семьдесят пятом или семьдесят восьмом, не помню точно… Это как хороший удар палкой. Все тело разбито, голова раскалывается, а рвота черная, как гуталин. Кровь идет из носа, из глаз, из ушей, сочится из пор… Становишься желтым, как апельсин, и — р-р-аз! — ты уже покойник. Внутренности бедных мертвяков превращаются в кашу.

Слово «мертвяк», так часто слетавшее с уст Мели, заставило Поля сжаться.

«Ах, если бы заболеть этой ужасной болезнью, — подумал он. — Я стал бы свободен…»

Старожил между тем продолжал:

— Я работал в санитарном корпусе и присутствовал на вскрытиях. Печень по цвету как омлет, а живот полон желтой жидкости.