Конкурс-семинар Креатив: Безумные миры - Дмитрий Перовский

— Ты зануда.

— Ученый, зануда и бравый мадьяр. Где ты еще встретишь такого разностороннего мужчину?

Мы смеялись, и я целовал ее вновь.

Как-то раз Сара вернулась к этому разговору:

— Ты не веришь ни в Цепеша, ни в Эржебет, ни в прочие легенды здешних мест, ведь так?

— Ну да, — Я пожал плечами. — А что тут странного? Бьюсь об заклад, дед Ионеску тоже бы меньше чесал языком, если б не туристы.

Сара фыркнула.

— Между прочим, он как и ты ученый в своем роде. И потом, знать не значит верить.

— Точно.

Я посмотрел ей в глаза.

— Тебе ведь интересно, как такое возможно? Почему прагматик до мозга костей корпит над малоизвестными трактатами алхимиков? Но как ты правильно сказала, знать — не значит верить. В этом вся наука: собрать знание по крупицам и, если получится, изучить его на практике.

— Значит, ты веришь тому, что там написано?

— Нет.

— Не понимаю.

— Алхимические трактаты в большинстве своем пища для невежд и шарлатанов. Их нельзя принимать на веру. С другой стороны то, что современная наука ни глядя отбрасывает наследие алхимиков — не меньшая глупость. Вся прикладная химия выросла из Средневековья. Нельзя этим пренебрегать.

— Значит, ты…

— Я ищу.

Сара ненадолго задумалась.

— А знание, которое ты ищешь — это что-то конкретное?

— Да, — Я испытующе посмотрел на нее и добавил, не дожидаясь нового вопроса. — Память.

Ванна выглядела вполне обыденно.

— Это она? — спросила англичанка.

Сара нахмурилась. Она не понимала, почему разговор ведется шепотом, но все-таки постаралась ответить столь любезно, как могла:

— Так принято считать. Согласно легенде, жертву закрывали в «железной деве», которая находилась в нише, наверху, — она указала рукой на потолок. — По специальным желобам кровь стекала в ванну, где уже ждала обнаженная графиня. Она верила, что сможет сохранить молодость и красоту…

Возбуждение.

Стыдно признаться, но именно это чувство я испытывал. Сара уехала с группой английских туристов в замок Чейт. Она подрядилась побыть гидом и переводчиком, хотя более всего желала увидеть воочию родовое гнездо Эржебет Батори. Я же в ее отсутствии жаждал проделать некоторые вещи, описанные в трактате.

Трактате о памяти крови.

Двусмысленные намеки. Туманные обещания. Знание, скрытое в чаще аллегорий. Все это должно быть очищено от словесной шелухи и сплавлено в тигле чистого разума, дабы явить тому, кто прочтет старинную рукопись, самую суть вещей. Так говорилось в начале трактата.

«Тому, кто овладеет памятью крови, будет в равной мере дарована возможность коснуться как минувшего, так и грядущего».

Эта фраза манила меня, точно маяк.

Я не мог бездействовать.

Чтобы приготовить отвар, понадобилось три дня. Некоторые компоненты оказалось трудно найти. Нет, среди них не было волос мертвой девственницы или корня мандрагоры, выкопанного на кладбище, чем так любят пугать обывателей авторы литературы ужасов. Только редкие травы, листья рябины, бука, корень боярышника, да чеснок. Последнее меня изрядно позабавило.

Травы в конце концов удалось купить у местной знахарки. Разговаривала она неохотно, то и дело бросая на меня странные взгляды. Тогда я не придал этому значения.

Вид готового отвара вызывал смешанные чувства. С одной стороны миг долгожданного триумфа: при мысли о том, что может сегодня произойти, сердце начинало бешено колотиться. Однако, вдыхая пары темной жидкости — пах отвар премерзко! — я вынужден был признать, что выгляжу глупо. Совсем не таким представлялся мне серьезный научный эксперимент.

Впрочем, отступление виделось еще большей глупостью.

— Знать — не значит верить, — заявил я в пустоту, после чего отсалютовав в сторону открытого окна бокалом, залпом осушил его.

Поначалу ничего не изменилось. Сняв ботинки и расстегнув рубашку, я прилег на софу, рассудив, что так уберегу себя от последствий возможного обморока. Тиканье часов на стене, да ветер, играющий занавесками, нарушали мой покой, не позволяя полностью отрешиться от реальности. Но вскоре звуки исчезли.

Дальнейшее запомнилось фрагментами, словно горячечный бред. Пожалуй, в некоторой мере я действительно был болен.

Сперва пришел холод. Руки покрылись гусиной кожей, стало трудно дышать. Но это продолжалось недолго. Через мгновение меня будто бы извлекли из проруби, чтобы тут же бросить на раскаленную сковороду. Жар опалил лицо и, казалось, вот-вот выжжет глаза. Вернулось тиканье часов — теперь оно звучало подобно набату.

Не знаю, когда именно это случилось, но передо мной замелькали обрывки прошлого.

Коридор.

Коридор в госпитале.

Штукатурка кусками на полу. Тусклый свет. Люди в халатах суетятся, бегают туда-сюда, таская тела — на носилках, а то и просто на простынях. Влажная тряпка неприятно скребет по стене, оттирая брызнувшую кровь. Стоны. Резкий запах лекарств.

И гниения.

Мальчик в палате. Склонился над женщиной, лежащей на одной из бесчисленных коек, и молча держит ее за руку. Он оборачивается, чтобы увидеть мое лицо.

Мальчик — это я.

…Бежим по коридору. Расталкивая врачей и едва не сшибая койки с ранеными, зову его, но все напрасно. Влетает в открытую дверь — я за ним.

Комната совсем не похожа на палату. Скорее, номер в гостинице. На кровати сидит франтоватого вида старик и, прижимая к себе дрожащего мальчонку, гневно глядит на меня.

— Я Йован Митреску, — выпрямив спину, заявляет он. — Что вам нужно?

— Шутите? Это я Йован…

Не договариваю, потому что вдруг приходит понимание.

Вот она.

Память крови.

Но тут стены начинают бешено вращаться, словно какая-то дьявольская карусель. Тиканье часов на задворках моего сознания учащается, точно пульс…

Так я оказался в Красной Комнате.

Она была напугана. Так сильно, что бросила группу, чтобы быстрее добраться домой.

В подвале замка Чейт, где Эржебет Батори мучила и убивала девушек, ее посетило видение — сколь странное, столь и ужасное.

Каменная ванна, в которой лежал Йован.

Ванна, наполненная кровью до самих краев.

Реальность перевернулась в один крошечный миг. Будто в спектакле заменили декорацию, чтобы сыграть следующую сцену.

Покинув госпиталь, мы угодили в самое странное место из всех, где мне доводилось бывать. Стены, пол, мебель — интерьер сплошь в красных тонах. Даже резные канделябры. Я сидел на стуле, задрапированным алым.