Ветеран Цезаря - Надежда Остроменцкая

— Не согласен получать проценты со смерти! Если я вам нужен, сделайте все рудники такими, как Лаврионские, верните отцу девушку, не наращивайте проценты так, что они перерастают сумму долга! Это нечестно! Это жестоко!

— Вот когда ты будешь издавать законы, — усмехнулся Волумний, — тогда и попробуешь осчастливить всякий сброд. А пока радуйся, что они хоть кое-что делают для нас, вместо того чтобы бесполезно умирать на крестах. А дочь должника… Если бы я знал, что ты ею заинтересован, я послал бы этот дурацкий приказ или распоряжение купить для тебя девушку.

Задыхаясь от гнева, я указал на свисток, который Волумний уронил в траву:

— И ты смеешь… липкими от крови руками… прикасаться к творению философа или поэта! Подлец! Лицемер! Порываю со всеми вами! Не приду больше сюда! И Валерия не пущу!

Не слушая, что кричит мне вслед Волумний, я выбежал из его дома.

В отчаянии, что ничего не сделал ни для Формионы, ни для рабов в рудниках, я всю дорогу перебирал сказанное мною. Все мои слова были грубы или бледны… Как стало мне стыдно! Почему не подготовился я к этому разговору? Теперь я бы произнёс такую речь! Такую, что впору была бы судебному оратору!

По закону откупщики вправе преследовать нас, если мы не сдадим все отчёты и книги. Так сказал Валерий. Я разбушевался, крича, что и сам не хочу и Валерию не позволю разговаривать с этими лицемерами и убийцами. Он пожал плечами и договорился с нашим хозяином, чтобы тот известил откупщиков о нашей готовности в возможно короткий срок представить компании все отчёты, только пусть за ними кого-нибудь присылают. Прошло несколько недель, прежде чем мы закончили эту работу; она затянулась, потому что Валерий самым тщательным образом высчитал всё, что нам с них за последний год причиталось, хотя я не хотел этих денег брать, а откупщики не желали платить. Волумний испортил расчётные листы, сделав на них надпись: «Луций, видно, только на словах отказывается получать проценты со смерти?» Прочтя это, я разразился упрёками, крича, что Валерий ставит меня в унизительное положение: теперь откупщики скажут, что Луций Сестий такой же лицемер, как и они. Но Валерий был практичен, подобно всем грекам.

— Мы работали? — спросил он меня и сам ответил: — Работали. Всякий труд надо оплачивать. С какой стати мы будем оставлять свой заработок в руках откупщиков, которые употребят эти деньги во зло? А нам они нужны на благочестивое дело: спасение твоей матери и этой бедняжки Формионы. И мы должны забрать у нечестивцев всё до последнего асса.

Меня он убедил. Откупщиков тоже. Не знаю, что он им говорил, но, так или иначе, эти деньги оказались у аргентария[46], хранившего наши сбережения.

Все эти дни мы так спешили, что почти не выходили из дома, питаясь тем, что было у нас в кладовой или что приносил нам раз в день слуга из соседней харчевни. И вот наконец отосланы последние таблицы! Можно возвращаться в Италию, отнять мать у Диксипа, найти и выкупить Формиону. Но Валерий настоял, чтобы мы ещё задержались и распродали накопившийся хозяйственный скарб. Я бы никогда до этого не додумался, а просто оставил бы всё хозяину дома. Валерий доказал мне, что несколько лишних денариев нам не помешают, и я снова преклонился перед его практичностью. Наконец покончено и с этим, и, забрав у аргентария деньги, мы стали искать попутное судно. Это было довольно трудно, потому что в эту пору года решались на морской переход лишь те хозяева кораблей, которых бури пугали меньше, чем встреча с пиратами. Все заботы об отъезде взял на себя Валерий. У меня было много свободного времени для размышлений и волнений. Больше всего терзали меня три вопроса: что мне делать, если у моей матери есть второй сын? Сын Диксипа… Как встретить мне самого Диксипа — убийцу моего отца, ставшего мужем моей матери?.. Что делать, если хозяин Формионы не согласится уступить её мне?

Глава третья

К тому времени, когда мы взошли на корабль, я уж был так охвачен ревностью и нетерпением, что ничего и никого вокруг не замечал. Часами простаивал я под навесом на носу нашего корабля, словно мог пронзить взором пространство, отделяющее меня от Италии. Валерий шутя говорил, что Одиссей, возвращающийся в Итаку, наверно, вот так же смотрел в сторону дома, раздумывая, что ждёт его там.

Да, что ждёт меня там? Почти четыре года прошло с тех пор, как я на маленькой лодочке отчалил от наших дощатых мостков, оплакивая свои обиды. Как мог я выдержать такую долгую разлуку? Почему не послушался Цезаря и не отплыл сразу в Брундизий? Может быть, мне удалось бы спасти мать от этого позорного брака! В глубине души я знал, что мне нет оправданий, но хотел найти их, уверяя себя, что человек не волен в своей судьбе: видно, богам зачем-то понадобилось задержать меня вдали от дома. Но зачем?

«Разве можно понять капризы олимпийцев?[47]» — всплыли в памяти слова Цезаря и его насмешливое и властное лицо.

Мне стало неловко обманывать себя. Зачем сваливать вину на богов? Я сам виноват: вздумал искать Валерия, чтобы узнать правду о Диксипе и бросить её в лицо этому преступнику и… моей несчастной матери. Как прав был Цезарь, упрекая меня в мальчишеской жестокости!

Занятый своими думами, я почти ни с кем на корабле не разговаривал. Зато Валерий был общителен за нас двоих; вокруг него всегда толпился народ, и о чём только они не беседовали! О небесных светилах и о народах, населяющих землю; о знаменитых путешественниках — открывателях новых стран — и о нравах богов. Но больше всего говорили и думали на корабле о пиратах. Все надеялись, что новый проконсул Киликии Публий Сервилий положит конец их могуществу. Те, у кого были друзья в Риме, рассказывали, что Сервилий не захотел, как делали другие наместники, взять для войны с пиратами корабли у провинций, а построил собственный боевой флот: он считал все приморские общины Эллады союзниками разбойников.

«Ещё бы! — думал я, слыша эти речи. — Что ещё им остаётся? Если пираты и берут дань с прибрежных областей, так за то и помогают им во время войны. А что делает для провинций Рим? Как пиявка, присосался к Азии, Африке, Сицилии, Испании… Цари, храмы, целые народы обескровлены! Это только руками откупщиков, собирающих налоги. А ещё есть правители провинций. Их алчность не знает предела. Они не считаются ни с законом, ни с милосердием. А сколько вокруг них мелких взяточников? Разных чиновников и любимцев-рабов?..»

Теперь у меня раскрылись глаза. Я припоминал и по-новому оценивал всё, что слышал о своих соотечественниках. Но эти мысли, конечно, таил от посторонних. Хоть Сулла и отказался от власти, но страшный след его правления всё ещё не изгладился, и люди не доверяли друг другу. Между собою говорили только о таких деяниях сената, которые можно было одобрить.