Ветеран Цезаря - Надежда Остроменцкая

Ни одно плавание в моей жизни не проходило так легко. Мы проскочили благополучно далее водовороты Сциллы и Харибды[45], накидывающихся на мореплавателей в Мессанском проливе. Немного поднявшись к северу, корабль вошёл в глубокий залив и причалил возле Патр.

Я едва дождался, пока опустили сходни, и, оставив позади Валерия, утратившего быстроту, свойственную юности, помчался к конторе, задыхаясь, ворвался в неё, и, заметив изумлённое лицо управляющего, сказал, что очень спешу в Эфес после многомесячной поездки по Испании и вот оставил своего спутника, чтобы узнать, как выполнено приказание компании о льготах тому должнику… Мегадору… Так, кажется, его зовут.

— Я не получил никакого приказа насчёт льгот и подумал, что ты забыл о нём. Я выждал целый месяц и потом назначил аукцион…

Почувствовав, что ноги не держат меня, я сел на скамью, перевёл дух и, насколько мог спокойно, спросил:

— Неужели Волумний не послал тебе приказ? Он подписал его при мне. А теперь по его поручению я заехал проверить, как ты его выполнил. Где же эта семья живёт, раз дом их продан?

— Не дом продан, а дочь Мегадора. Помнишь красавицу Формиону? Отец предпочёл лишиться одной дочери, но сохранить жилище для жены и остальных детей. Деньги, что заплатил за неё богач Стробил из Кротона, покрыли и долг и проценты, так что Мегадор сейчас чист, как ещё не начатая долговая книга.

Формиона… Как поздно узнал я её имя! Словно ошалелый, молча смотрел я на управляющего, когда в контору вошёл Валерий; делая вид, будто не замечает моей растерянности, он спросил:

— Ну, выполнил ты поручение Волумния?

— Он забыл прислать сюда приказ… — с трудом ответил я.

— Забыл? А нам поручил проверить его выполнение! Удивительная беззаботность! Ну и что же?

— Девушка продана…

Сойдя с корабля в Эфесе, Валерий пошёл составлять отчёт о нашей поездке, а я прямо с пристани побежал к Волумнию требовать объяснений. Теперь в его доме я считался своим человеком и, узнав у привратника, где господин, без провожатых прошёл в сад к излюбленному его месту у бассейна с рыбками. На этот раз он их не кормил. Он читал. И так углубился в чтение, что не услышал моих шагов. Несколько секунд я молча смотрел на него… В воздухе был разлит аромат цветов и нагретых солнцем деревьев. Гудели шмели. Мир, покой, тишина и вокруг и на безмятежном лице Волумния. Бешенство моё возросло до пределов. Ещё секунда молчания, — и я с кулаками кинусь на этого человека!

— Читаешь? — спросил я.

Он вздрогнул, поднял глаза.

— Ты?.. Фу… Боги мои… Как тихо подкрался! Даже испугал меня.

— Я не подкрадывался. Я подошёл. А ты испугался, потому что знаешь свою вину, — произнёс я, наклонившись к нему так, что он отшатнулся. — Приказ в Патры послал? Как ты смел забыть? Из-за тебя девушку продали! А ты знаешь, что такое рабство?!

— Потише, потише! — сказал он, отстраняя мою руку, которой я угрожающе размахивал перед его глазами. — Если хочешь со мною говорить, отойди подальше. Сядь на краю бассейна.

Когда я, желая услышать его объяснение, выполнил это приказание, он вытащил из-за пазухи золотой свисток, который, оказывается, носил на цепочке.

— Не вздумай опять на меня бросаться. Стоит мне свистнуть — и десяток рабов разорвёт тебя на куски. Никогда не думал, что ты такой необузданный! А этот дурацкий приказ я и не собирался отсылать. Я написал его, чтобы не препираться с тобой, а поскорей отправить тебя в поездку. Испанских агентов надо было проверить без промедления… Кстати: где же отчёт о поездке?

— Ты его получишь, не беспокойся. Испанские рудники — позор и ужас… Но об этом после. Я не понял: ты сказал, что сознательно обманул меня и не собирался отправлять приказ?

— Конечно. А что девушка продана, не моя вина. Её продал отец, а не я. Глава семьи вправе распоряжаться своим имуществом и детьми. Если он предпочёл продать дочь, а не имение — это его дело. А приказ… Послать такой приказ — значит уподобить себя дровосеку, подрубающему ветку, на которой сидит: дай потачку одному должнику — другие потребуют того же.

— Да? — сдерживая себя, сказал я. — Ну, а рудники? Что вы подрубите, если проявите каплю гуманности к несчастным, попавшим в эту преисподнюю?

— Что подрубим? — Он поднял палец. — Закон! Столп, на котором стоит государство, — вот что подрубим. Есть преступления, за которые осуждают на смерть. Предположим: раб убил своего господина. Другие рабы обязаны были защитить жизнь хозяина. Они этого не сделали. Значит, они были в сговоре с убийцей и должны вместе с ним умереть. Необходимейшая мера! Иначе они всех нас перережут. А мы этих обречённых смерти выкупаем для работы на рудниках. Когда будешь там в следующий раз, спроси любого, что он предпочитает: распятие на кресте или рудник. Уверен, что каждый скажет, что готов трудиться день и ночь, лишь бы жить. Следовательно, это вполне гуманное наказание.

— «Жить»? О какой жизни говоришь ты? Это не жизнь, а замедленная смерть. Они умирают от голода. Их убивает непосильная работа. Они лишены сна, света, одежды. Они осыпаны паразитами… И там не только убийцы!

— Да, — кивнул Волумний. — Есть также ослушники, беглецы, воры. Я не считаю, что работа преступников выгодна: они очень быстро вымирают, иногда из-за этого приходится даже приостанавливать добычу руды, но… — он развёл руками, — компания настаивает. Считают, что недолговечность преступников отчасти возмещается их дешевизной. Если хочешь видеть идеально поставленное дело, спустись как-нибудь в рудники Лавриона. Там очень благоустроенно: галереи вентилируются, кормят не хуже, чем в любом имении, и рабочий день нормальный — от зари до зари. Потому что там заняты рабы, которых отдают внаём хозяева. Это разница.

Я закрыл глаза, и снова встали передо мною скелеты, долбящие молотками скалу… Формиона тоже может оказаться в этой преисподней. Я готов был закричать от ярости! Но сдержался. О ней — ни звука! Волумний не должен знать, что она для меня значит. И вместо тех слов, что рвались у меня с уст, я крикнул:

— Не согласен получать проценты со смерти! Если я вам нужен, сделайте все рудники такими, как Лаврионские, верните отцу девушку, не наращивайте проценты так, что они перерастают сумму долга! Это нечестно! Это жестоко!

— Вот когда ты будешь издавать законы, — усмехнулся Волумний, — тогда и попробуешь осчастливить всякий сброд. А пока радуйся, что они хоть кое-что делают для нас, вместо того чтобы бесполезно умирать на крестах. А дочь должника… Если бы я знал, что ты ею заинтересован, я послал бы этот дурацкий приказ или распоряжение купить для тебя девушку.