Переводы с языка дельфинов - Юлия Миронова

Она прошла за бабушкой в маленькую комнатку с печкой, которую теперь Марфуша просила топить почаще, и села за стол. Бабка поставила компот на стол.

— На, Аленушка, держи кружечку, цветик мой.

Марфуша поправила скатерть, села на стул — спина прямая — и сложила руки на коленях. Алина налила в стакан ярко-красного компота и вопросительно посмотрела на бабушку.

— Послушай меня, милая, — начала Марфуша, — ты не смотри, что я старая, я все вижу и слышу. Жалуешься ты матери на пацаненка своего. Я хочу тебе рассказать кое-что. Матери не говори, что узнаешь… ей знать не обязательно, да и не ее это грех, а мой… Тебе два года было. Василиска на сносях была да поехала рожать в город. Вот Юлька, может, и помнит, кто знает, но это и не ее дело все равно. Родила Василиса ночью и уснула. Быстро родила, третий же. Пришла я к ней на следующий день да дивлюсь: не показывают ей ребеночка, рано, говорят, еще, а больше ничего не говорят. Я пошла в ординаторскую узнать, что да как, а меня вдруг внутрь запустили. Удивилась я, нашла врача. Врач солидный такой, борода, очки, халат белоснежный. Он и спрашивает меня: вы, говорит, мать Василисы Куденцовой? Я говорю: я, мол! Он мне и говорит: «У вашей дочери мальчик родился, больной, с синдромом Дауна. Болезнь эта тяжелая, не лечится. Дочь свою уговорите мальчика в роддоме оставить, за ним все равно специальный уход нужен, дома такой вы не сможете ему обеспечить. А вдруг помрет, так дома еще старшие дети, напугаются, будут потом ночью кошмары видеть».

— У меня есть брат?! — Алина была потрясена. Ну надо же! Как в бразильском сериале! Братишка, на два годика младше! Где-то, где?..

— А фото есть? — спросила Алина.

— Какое фото, ты меня не слушаешь? — Марфуша недовольно пожевала губами. Алина затихла. Бабка продолжила:

— Я стою как неживая, а он продолжает: «И поговорите с дочкой, нельзя ей больше рожать, сами понимать должны…» Я потихоньку в себя пришла и говорю: «Доктор, а чего ж не приносят ей кормить? Можно хоть посмотреть-то на него?» Он и говорит: «Да чего там смотреть-то! Любопытство, что ли?» А я говорю: «Ну, доктор, дайте я хоть одним глазком на внучка гляну. У нас все девки, мы радовались, что мальчишечка народился… а тут вон что…» Посмотрел он на меня странно и говорит: «Ну что ж, бабуля, может, так и лучше будет. Идите в палату». Пошла я к Василисе, говорю: «Готовься, сейчас кормить принесут». Она обрадовалась, пошла сиську мыть. Тут его в палату вносят, я смотрю: батюшки-светы! Толстая ряха, глазенки крохотные перекошенные, губища вывернутые… уродец, в общем. Ну, думаю, прав был врач, не справиться нам с таким, он ведь еще и больной. Тут и Василиса вернулась. Как увидела его — онемела, так и стоит с голой сиськой. Да и я не знаю, что сказать. Вспомнила наставленье врача и говорю: «Нельзя тебе больше рожать, Василиса, так и знай». Тут она пришла в себя и давай рыдать. Я ей говорю: не плачь, бывает, в больнице оставишь, они тут о нем и позаботятся. Ребенка унесли. А я пошла врача искать. Этого, с бородой. Пришла, он за столом сидит, пишет чегой-то. Я и говорю: «Неужто такая страшная болезнь?» «Да, — он отвечает, — до трех лет не доживет!» Я подумала… или, наоборот, не подумавши, ляпнула: «Так, может, доктор, ему укольчик какой, чтоб не мучился?» А врач голову поднял от писанины своей, посмотрел на меня так… «Укольчик? — говорит, — а что, можно и укольчик…» Я-то другого ждала, так сдуру болтанула же, а он по-серьезному. Встал, набрал в шприц что-то из бутылочки и мне протянул: «Вот вам, бабушка, укольчик, идемте, вы сделаете!» Я отпираюсь: «Как же я, я ж не умею!» Он непреклонный: «А чего там уметь, так он под капельницей, в резинку уколите и все дела, идемте!» Я от него как шарахнулась: «Да почему же я-то?! Вы же врач!» А он бороду свою поправил и говорит, да зло так: «Вот именно, бабуся, я врач, мне лечить положено, а не убивать!»

Алина думала, что уже ничему не способна удивляться, но тут не выдержала:

— Бабушка, ты что, хотела убить родного внука?

— Да не хотела я! Думала, так лучше для всех будет, чего ему мучиться-то? Все равно не жилец! Твой-то вон здоровый, веселый бегает, ну не говорит, так мелочь-то какая! А тут уродец, да еще и больной. Ты пойми, раньше с детьми все иначе было. Вот мать моя считалась в деревне нашей очень хорошей матерью. Ведь народилось у нее пятнадцать детей. Одного свинья заживо съела, недоглядели, ну что ж… Еще близняшки были, а брату моему ему шесть лет в ту пору было, поручали кормить их, да он бутылочки перепутал, вместо молока сливками покормил. Обе мучились страшно, одна выжила, вторая померла. А еще одного поп крестил зимой в проруби… тайком, тогда негоже было крестить-то, большевики церкви жгли… так вот, пьяненький был и под воду младенчика упустил. Все охнули-вздохнули да пошли по домам. А потом война… а после нее только я да сестра моя старшая в живых остались. Вот, Аленушка, тогда никто с детей пылинки-то не сдувал, сами о себе должны были думать и на ноги вставать, и пригляду никакого… Кто выживет, тот выживет — сильный, стало быть, хваткий к жизни.

— И чем все кончилось? — перебила Марфушу Алина, пораженная этой историей.

— Чем-чем… Написала Василиска отказ, дома всем сказали, что умер дитеночек, а он и вправду через год умер, нам бумагу прислали. Аленушка, я к чему все это говорю-то… Не бери ты в голову насчет пацана своего, нормальный он у тебя, ноги-руки есть, не лежачий, ест хорошо, не кашляет, с лица смазливенький, чего тебе еще надоть-то?

Алина вышла во двор. Голова была будто ватная. Ну и новость! У нее был брат, даун, прожил год и умер. И никто ничего ей не сказал. Ни фото, ни имени… И как будто так и надо! Никогда Алина не видела, что ее мать убивалась или вспоминала о чем-то. Она вспомнила некоторых барышень, жалующихся, что каждый день вспоминают ребенка, которого они выскоблили на сроке четыре-пять недель. То есть отсосали, как соплю, и все равно плачут, ищут прощения. А тут парень родился! И кто его знает, как он там жил, в детдоме? А может, и не было у него смертельных болезней? С другой стороны, как матери было бы растить его такого на глазах у всей деревни? А отцу каково было бы?

Алина, полная противоречивых мыслей, пошла в огород. Там Вовка самозабвенно дергал из земли все подряд: и сорняки и морковку. Василиса Федоровна смеялась, пытаясь направить его активность в мирное русло. Алина посмотрела на нее и попыталась вспомнить хоть что-то. Мать всегда была веселой, спокойной. Никогда она ни на что не жаловалась, не плакала, не сидела с грустным видом у окошка. Похоже, две здоровые девчонки, Юля с Алиной, целиком занимали ее мысли… «Вот вам и скелеты в шкафу!» — ужаснулась Алина.

Вова снова стал радовать Алину, она видела, что улучшения есть. Не знала точно, связывать ли это со свежим воздухом, большими просторами или введенной диетой, но Вова стал живым, общительным, истерики и скандалы практически прекратились. Теперь она легко могла ему надеть летние сандалии или даже шорты, хотя к ним он относился с большим предубеждением, если не сказать — ненавидел. Он легко шел на контакт с дедом и бабушкой, осваивал новые интересы: прополку, уборку — и никаких машинок и колесиков. Родители не уставали каждый день говорить Алине, чтобы она не морочила голову ни себе, ни людям. Здоровый, мол, у нее мальчик, ну, немного отстает, так потом наверстает!

Алина не могла согласиться, хотя еще пару месяцев назад была бы счастлива слышать это, и обязательно поверила бы! Теперь на этом не заостряла внимание. Она наблюдала: да, в психическом плане Вова сильно улучшился, но другие достижения сошли на нет.

Все те немногочисленные слова, которым Алина учила его в городе, пропали, как будто их и не было. Ни «дай», ни «на», ни «масина», ни «открой»… ничего. Алина решила, что речь все же второстепенна, все равно заговорит рано или поздно, главное, чтобы вернулось адекватное поведение. А оно как раз потихоньку возвращалось, что не могло не радовать. Постепенно Вова стал самостоятельно садиться на унитаз, и Алина осмелилась наконец-то оставлять его на целый день без памперсов. Уже само по себе это было такой радостью, что все недостатки речи на этом фоне померкли.

Алина понимала, что жизнь в деревне временна и нужно решать, что делать дальше. Многих врачей обошли, и вопросов, на которые Алине нужно было получить ответы, почти уже не оставалось. Во-первых, из районного диспансера Вове назначили наблюдение психиатра в консультативном отделении детского медицинского центра «Детская психиатрия». Во-вторых, генетики в другой клинике сказали, что анализ на кариотип ничего не выявил, но, если делать полное обследование, нужно везти в Москву не только пробы ребенка, но и родителей. К этому времени Алина уже начала понимать: консультации не помешают, но никаких особенных результатов ждать не стоит. Ну, скажут, что у них с генетикой все в порядке, а дальше что?