Чемпионы - Борис Порфирьев

Глядя на тёмную бревенчатую стену, она молила всемогущего: «Господи, сделай так, чтобы он вернулся! Я столько страдала в жизни и столько была наказана, неужели я не заслужила прощения, господи? Пусть раненый, пусть без ноги, как Машин моряк, только чтобы вернулся, господи!» Она даже как–то встала посреди ночи в одной рубашке и прошла на цыпочках к зажжённой Макаром лампаде. Стала голыми коленями на холодные доски пола и, кладя поклоны, шептала:

— Верни мне мужа, господи! Я знаю, ты великодушен и милосерден, ты сделаешь это. Ты знаешь цену страдания, у тебя у самого распяли сына на кресте, сделай так, чтобы мой муж вернулся…

Умиротворённая, она легла спать и спала спокойно. А наутро Макар устроил дикую сцену, накричав на неё, обозвав их с сыном нахлебниками. Она со слезами на глазах перебирала свои последние вещички, но продавать уже было нечего, так как у неё осталось всего два поношенных платья да кое–какое бельишко, и то всё поштопанное. И она не нашла ничего лучшего, как достать золотые серьги, перешедшие к ней от матери.

Дуси дома не было, и она решила, что это и лучше. Поцеловав сына, наказав ему не выходить на Макарову половину, она выскользнула со двора. Струя воды с крыши окатила её, ветер рвал лёгкое пальтишко, ноги скользили по жидкой грязи.

Она с трудом поднялась по полуразрушенной лестнице в гору, пошла по незнакомым улицам с наивной надеждой встретить какого–нибудь перекупщика. Рынок был почти пуст; вывески ювелира они нигде не нашла. Заглянула к часовому мастеру, но тот испуганно замахал руками и выставил её за дверь.

Она бродила по чужим улицам с покосившимися деревянными домишками, промокшая до нитки, голодная, и думала, что теперь ей не будет у Макара никакого житья.

— Как неблагодарны люди, — шептала Нина. — Дуся же всё, что было у меня, выменивала на продукты. — И сжимала в мокром кулачке серёжки.

Она видела, что затея её бессмысленна, и злость на Макара волной поднималась в ней и билась в висках. Неожиданно взгляд её задержался на чёрных буквах по белой овальной эмали, и Нина поняла, что это как раз то, что она искала целый день. Это была вывеска дантиста.

Нина робко дёрнула ручку звонка. Не удивившаяся её приходу горничная сказала, что доктор дома, и, предложив раздеться в маленькой приёмной, вышла в белую дверь.

Нина дрожала от волнения и холода. Она не разделась. Услышав мужские шаги за дверью, постучалась и вошла: вода стекала с пальто на коврик.

Толстый мужчина с большими вывернутыми губами брезгливо посмотрел на неё выкатившимися глазами; не дав ему раскрыть рта, она торопливо объяснила цель своего прихода и протянула на влажной ладошке серьги. Ждала с замиранием сердца. Она радостно согласилась на предложенную им сумму. Заметив, как жадно сверкнули его глаза, поняла, что сильно продешевила, но постыдилась торговаться.

«Ах, как это стыдно, — думала она, шагая по грязным переулкам. — Стыдно, гадко. И как хорошо, что все вещи продала Дуся. Дуся — милая, несчастная… Почему это, господи, хорошим людям нет счастья?»

Она забежала на рынок в поисках водки, спрашивая у всех, кто толпился под навесом, где её можно достать.

Одутловатая, с заплывшими щёлками глаз тётка спросила её участливо, не может ли чем помочь её горю? Нина объяснила, что ей надо, солгав, что водка нужна для того, чтобы растереть простудившегося ребёнка. По ухмылке женщины она поняла, что та ей не поверила. Ох, как стыдно было идти с ней куда–то, ждать её в тёмных сенях, пахнущих помоями! Она стояла и шептала про себя: «Христос прошёл через все унижения, и когда он взбирался на Голгофу, все бросали в него камнями…»

Спрятав под пальто бутылку, не слушая липкого шёпота тётки, она побежала по расшатанным скользким тротуарам. Мчалась, не разбирая дороги, по наитию угадывая, в какой стороне река. Выбежав на берег, остановилась на минуту, чтобы отдышаться. Разыгравшаяся река была зловеща; за сеткой дождя заливные луга на противоположном берегу едва угадывались…

Разрядка наступила дома… Нина швырнула бутылку Макару и впервые в жизни закричала:

— Возьмите! Подавитесь! Низкий вы человек! Загубили жизнь Дусе! Она вас кормит, одевает, а вы что с ней делаете?! Залейтесь этой водкой, я за неё последнюю, мамину вещь отдала!

Она рванула ворот платья так, что горохом посыпались на пол мелкие пуговицы, и захлебнулась в плаче. Дуся обняла её за плечи, увела за ситцевую занавеску. Тихонько подкрался Мишутка и, проскользнув под Дусиной рукой, прижался к матери, гладил её щёки, обнажённую грудь.

— Мама, мамочка, — шептал он испуганно, — не плачь, не надо… Улыбнись… Тебя дедушка обидел, да?.. Он нехороший, — и начал сцеловывать слёзы с её щёк, прикорнув на её коленях, незаметно уснул.

Нина всё ещё время от времени вздрагивала, старалась не шевелиться — берегла его сон. Потом осторожно переложила его в постель, сняла с себя мокрое платье и, голодная, забралась к сыну под одеяло, прижалась к беспомощному тёпленькому тельцу, тряслась от озноба.

Утром, не глядя в глаза Дусе и Макару, заявила, что с этого дня будет питаться отдельно от них.

Макар сидел насупившись, глядя в окно на дождливую улицу, барабанил пальцами, молчал. Дуся начала было уговаривать Нину, но та оставалась непреклонной. Пересчитала деньги, оставшиеся от серёжек, сходила на рынок, пообедала с сыном всухомятку. Дуся принесла на их половину жаркое, говорила, чтобы Нина не обращала внимания на старика, всё, дескать, обойдётся. Нина молчала, смотрела в сторону.

Так продолжалось несколько дней, и в конце концов, видя Нинино упорство, Дуся уговорила мужа отдать квартирантке половину картошки и овощей. В подполье отвели специальный угол под её запасы, на кухне поставили отдельный столик; Дуся дала ей кое–что из посуды… Началась жизнь на две семьи.

К рождеству у Нины кончились деньги, и она с Мишуткой некоторое время питалась одной картошкой… Так плохо Нина ещё не жила никогда; в Петрограде было тяжелее, но там она не чувствовала унижения. Мысль о возвращении домой приходила к ней всё чаще и чаще, но Маша в письмах отговаривала её от этого — с продуктами стало ещё хуже, нет дров, за керосином приходится стоять по нескольку дней.

Жизнь многому научила Нину. Разве поверила бы она несколько лет назад, если кто–нибудь сказал бы ей, что она станет торговать на рынке пирогами? Она покупала муку, стряпала морковные и свекольные пироги, продавала их и на эти деньги снова покупала муки, чтобы большую часть её опять израсходовать на стряпню для продажи.

Это было трудно и унизительно, зато её сын всегда был сыт. Сама она, правда, зачастую глотала слюнки, глядя, как какой–нибудь покупатель уписывал за обе щеки купленные у неё пирожки.

Иногда приходилось часами мёрзнуть на ледяном ветру, иногда мокнуть под тающим снегом. Но хуже всего было выслушивать оскорбления, на которые не скупился базарный люд.

Случалось, она видела в толпе подвыпившего Макара, который продавал деревянную лопату или топорище, но он всякий раз обходил её стороной. Зато в обычные дни он расшвыривал свои инструменты и, запинывая босыми ногами стружки к ней под занавеску, пьяно ругался, обзывая её торговкой…

Жизнь казалась Нине невыносимой, но Мишутка рос сытый, здоровый, весёлый, и Нина перестала думать о возвращении в Петроград.

13

Джан — Темиров прав: надо плюнуть на всё, выйти из этой грязной игры. Иного выхода нет, возвращения в Петроград нет, с прошлым покончено… Но только — Нина, Нина, Нина… Где ты там?.. Скорее бы достать денег, выписать её в Париж, снять скромную квартирку, обязательно на Монмартре: там в каждом кафе, на каждой мансарде — гении в потенции, таланты, ищущие новых путей в искусстве; сидеть бы с ними за цинковой стойкой, потягивать аперитив, спорить, слушать стихи… Ох, какая может быть жизнь!.. А разве не наслаждение — показывать Нине вечный город?..

И хорошо бы разыскать Никиту. Ведь вынырнет же он на поверхность, если только останется жив! Ну, а с Никитой сам чёрт не страшен — он не просто быка возьмёт за рога, а парижан! Мёртвой хваткой! Будут плакать и стонать от восторга. Тут–то уж им, пресыщенным войной, мы пощекочем нервы. Джан — Темиров отгрохает цирк почище петроградского. Цирк «Гладиатор»! Схватка человека с быком! Легендарный русский силач!

Коверзнев покосился на Джан — Темирова благодарным взглядом — молодец, да и выглядит очень импозантно: большеносый, смуглый, в светлом фланелевом костюме, галстуке «фантази». Внушителен. И даже искусственный глаз не портит вида — делает его лицо мужественным.

Приятно сидеть с ним в лучшем ресторане и видеть подобострастные взгляды дельцов и спекулянтов. Лестно, когда этот буржуй сам распахивает перед тобой дверь, подчёркнуто вежливо уступает тебе дорогу. Взгляды всей этой шушеры, которая заполнила Одессу, устремлены на тебя — неспроста знаменитый коммерсант заигрывает с тобой.