ВОЛШЕБНАЯ СКРИПКА .ПОВЕСТЬ О ГЕНРИКЕ ВЕНЯВСКОМ - Эустахий Чекальский

— В чем дело?

— Валек хочет меня обсчитать на талер. Я таскаю груз, а он берет деньги потому, что умеет болтать по швабски.

— Талер? Это не хорошо. Земляки не должны спорить.

— Ты слышишь, что говорит панич?

Валек — такой же крестьянин, но уже не в полотняных штанах, а в городской одежде, от удивления раскрыл рот. До сих пор ему еще не приходилось, чтобы такой барин обратился к нему на чужбине; наконец отозвался:

— Гжесь конечно лжет.

— Сам лжешь.

— Увидел, что мне немец дал талер, и думает не то, что есть.

— А что есть? Ты снова хочешь меня обмануть. Я тебя знаю, небось.

— Я все еще не понимаю, в чем дело, — вмешался Генрик.

— Да тут и понимать нечего. Пусть он мне отдаст талер. Ведь немец показал жестом, что эти деньги принадлежат мне.

— Может быть, я его спрошу и дело выяснится?

— Не делайте этого, пожалуйста. Что он знает? Если не хочет, пусть себе ищет работу в другом месте.

— Вылезло шило из мешка, — сердится Гжесь.

— Знаешь что, — я тебе дам талер, — предлагает Генрик.

— Так тоже не годится.

— А как будет справедливо по твоему? — возмущается Валек.

— Бери, когда дают и не болтай.

Генрик дает крестьянину серебряную монету и спрашивает:

— Вы откуда?

— Мы из Старого Сонча, — бормочет Гжесь. — Но здесь тоже нет работы.

— Как это нет работы? — удивляется Венявский.

— Наговорил нам один такой жулик, мы и поехали. Разве, что перезимуем здесь а весной может быть удастся выехать в Америку… — объясняет Валек.

— Ну что же, дай боже, — попрощался Генрик взглянув на вывеску фирмы, в которой работают польские крестьяне из под Сонча. Эта встреча напомнила ему отрывки разговоров отца с посетителями. Тогда он на это не обращал внимания.

— В Любельщине, — говорил доктор, — еще действует крепостное право и только поэтому крестьяне не уходят на заработки. Зато, — добавил он, — иногда они уходят из своих деревень и пропадают совершенно не оставив следа. А впрочем никто их не ищет, никто о них не заботится.

Генрик знал, что на улицах и в переулках Лейпцига можно встретить не только польских крестьян. Здесь есть и польские студенты, ремесленники и даже остались еще островки прежней магнатской Польши, с которыми он уже встретился. Остатки своего состояния они поместили в предприятия и фабрики, дающие им средства к жизни и позволяющие мечтать о прежнем великолепии. Есть и такие поляки, которые забыли свое происхождение. Еще носят польские фамилии, но служат уже саксонскими податными, судебными чиновниками и лесничими. Проходя мимо памятника Августа Сильного, отводят глаза.

Лейпцигский Гевандхауз здание небольшое. Здесь уже выступали польские музыканты. Липиньский, Контский, Вольф.

Лейпцигские богатые бюргеры — народ требовательный. Выступать здесь могут только выдающиеся музыканты. Впрочем Феликс Мендельсон, Нильс Гаде и Юлиан Ритц кого попало на сцену не выпускали. Оркестр здесь превосходный. С таким оркестром приятно играть. Интересно посоревноваться с их музыкальностью и искусством, даже в том случае, если доход от концерта здесь меньше, чем в другом германском городе.

Горят канделябры, белеют декольте полненьких немок. На дирижерское место выходит Ритц. Его встречают аплодисментами. Оркестр играет туш. Ритц — худой, нервный человек, с желтыми зубами, прикрытыми рыжеватыми усами. Первым номером идет «Кориолан» Бетховена. Ритц почти не употребляет дирижерской палочки. Он умеет добыть из оркестра нужный эффект незначительным мановением правой или левой руки. Сила звука всегда недостаточна. Если по партитуре требуется «форте», Ритц вытягивается на своем возвышении, подымает глаза вверх, как бы проверяя, чувствуется ли в зале напряжение, и сразу же для контраста, снижает звук до «пиано». За кулисами, Генрик слушает эти «пиано» и «форте», эти контрасты звуков, слышит их чистоту, но полностью поддаться их музыкальному очарованию не может. Он немного волнуется. С ним это случается всегда перед выходом на эстраду. Уже слышится гром аплодисментов, они гремят и всплескивают, как морские волны. Вот уже его вызывают на эстраду. Он быстро проверил свой костюм, прическу, настройку скрипки. Нарочно идет медленно, стараясь успокоиться. Навстречу ему вздымается волна аплодисментов. С концертмейстером оркестра он сверяет настройку струны «ля». Как же бледен этот волшебник смычка. Глаза смотрят в пространство поверх публики. Губы сжаты. Зал постепенно утихает.

Незначительное движение руки дирижера. Концерт начался. По двум струнам бегут октавы. Уже с самого начала смычок солиста добывает из скрипки неожиданные, необыкновенные звуки. Вначале лейпцигские любители музыки почувствовали удивление, потом оно сменилось восторгом. Даже дирижер застигнут врасплох. Мало того… он удивлен.

— Что за сумасшедшая игра, ведь этого он на репетициях не играл. Что за музыка…

У слушателей растет напряженное внимание, будто перед чем-то необыкновенным, угрожающим катастрофой. В Лейпциге так демонически еще никто никогда не играл. Виртуоз добывает звуки из двух, трех струн с такой скоростью, как будто под смычком у него одна струна.

— Что за стаккато!

— Какие арпеджии!!! Терции, сексты, октавы рассыпаются словно жемчуг. При этом какая чистота и гармоничность звучания!

Дирижер сморщил нос и зашевелил рыжими усами.

— Это сумасшедствие, какой-то танец дервишей.

А вот и Адажио. Таинственное, спокойное, полное глубокого значения. Альты, виолончели, а с ними весь оркестр поют молитвенный псалом, мелодию которого ведет волшебная скрипка. Мелодию неземной красоты. Дирижер Ритц властным движением рук сдерживает аккомпанемент. В зале полная тишина. Слушатели будто замерли в креслах. Адажио звучит с кристальной чистотой. Сколько в нем прелести и изящества!

Какой контраст с Аллегро! Там буря, а здесь нежная песнь сердца. Дирижер всматривается в партитуру, как будто только теперь впервые понял значки, расставленные на пяти линиях.

Вот и Рондо, смеющееся и веселое. Сытых бюргеров, лейпцигских меломанов охватывает новое настроение. Такой музыки, такого исполнения, такой виртуозности никто не ожидал. Правда, лейпцигские любители привыкли к хорошему исполнению, но это же прямо наркоз. Этот молодой скрипач с вдохновенным выражением бледного лица, звуками своей скрипки очаровывает слушателей.

Финал состоит из триолей, пассажей, головокружительных глиссандо и снова поражает своим великолепным звучанием. Очарованы и оркестранты. Конец произведения был для всех неожиданным. Наступившая тишина как будто продолжала еще звучать. Дирижер поднял оркестр с мест. Разразилась буря аплодисментов. Бледный, черноволосый юноша стоит на возвышении, как зачарованный. У него отсутствующий взгляд. Он вздрогнул, как будто проснулся, почувствовал протянутую для рукопожатия руку. У него на устах появилась улыбка.

— Das ist em Erlebnis. (Это переживание). Das ist mehr als Musik. (Это больше чем музыка), — говорит худой, рыжеватый Ритц, который более известен своим сарказмом, чем восторженностью.

Слушатели в партере и на галерке стоя горячо аплодируют, вынуждая Генрика выходить на эстраду и раскланиваться.

— Сколько раз его уже вызывали?

— Пятнадцать.

— Вы слышали? Бургомистр пригласил польского скрипача на прием после концерта.

Во второй части концерта публика снова горячо и с энтузиазмом встречала Венявского, хотя специалисты музыканты во время антракта утверждали, что его произведение похоже на концерт Эрнста.

Вторая тема Адажио тоже вызывала сравнения, но исполнение было единственное в своем роде, виртуозное… Венявского. Даже самые суровые критики должны были согласиться, что его мастерство не имеет себе равных. Оно неповторимо.

Закончились аплодисменты, о приеме он уже успел забыть, ибо таких обербургомистров, доброжелательных к нему, он много встречал во время своей карьеры. Но темный, узкий переулок вблизи Мюнц-гассе из памяти не исчез и исчезнуть не может. В этом переулке находится несколько кафе, ночных ресторанчиков с музыкой, девушками, танцами, со столиками для игры в карты. Этот переулок — лейпцигская достопримечательность. Как же туда не пойти? Тем более, что нашелся коллега готовый показать все, что там есть интересного. Это артист оркестра Гевандхауза. Его считают выдающимся виолончелистом. Он варшавянин, холостяк, большой шутник. Его мечта — эстрадные концерты. Они с Генриком полюбили друг друга. Правда, он не очень любит толкаться по ночным ресторанам. Но он знает местное общество; мамаш, теток, их подопечных и дам легкого поведения. Играет в карты. Танцует кадриль. Своим высоким тенором поет опереточные куплеты.

— Ты повел бы меня в какое нибудь злачное место. Я хочу посмотреть, как гуляют немцы, — попросил Генрик.