Сядьте на пол - Алексей Андреев

Если же и родители нормальные, и дети не тревожные, то никаких особых проблем доктор не видит: "Ну, расстроятся слегка на короткое время, и всё. Дети каким‑то образом сживаются с идеей смерти". Общий рецепт ответов на вопросы о смерти у Спока такой:

«Я предпочитаю рисовать ребёнку картинку, в которой вся семья старится, умирает и отправляется полным составом жить на Небеса. При этом такие детали, как разница в возрасте, сознательно игнорируются до тех пор, пока ребёнок не станет более разумным и независимым. Если же нужно не религиозное объяснение, то я заостряю внимание на том, что смерть придет ещё очень нескоро...»

И опять можно заметить, что до подобных "объяснений" дети и сами доходят в пять‑шесть лет, как в моей собственной утешительной истории про врачей будущего. Наверное, от взрослых они ждут чего‑то другого. Хотя ‑ ждут ли? Может, мы действительно переносим на них свою тревожность?

Среди игрушек‑фаворитов трёхлетнего Кита как‑то раз появился новый космический динозаврик, не похожий на остальных. И ещё одно отличие от прошлых героев ‑ у динозаврика нет родителей. Вначале Кит сказал, что они умерли. Я предложил версию полегче: остались на другой планете, потому что сынок‑динозавр от них улетел. Но Кит эту версию не принял. Зато предложил свою: папа и мама динозавра потерялись в лесу. То есть не ребенок ушёл, а именно родители исчезли.

Что это? Отражение какого‑то семейного конфликта? Осознание смертности родителей? Страх сепарации? Спустя пять лет мы едем с трёхлетней Евой в маршрутке, она играет с двумя фигурками:

«‑ Привет! ‑ Привет! ‑ Ты кто? ‑ Я ёжик, мои родители умерли. ‑ А я пряничный человечек, мои родители тоже умерли. ‑ Ну давай дружить!»

А ещё через пару лет Лёва, ничего не зная об историях старших, довёл сюжет до своего оригинального решения.

‑ Мне приснилось, ‑ с загадочной интонацией начал он. ‑ Что папа с мамой куда‑то пропали...

«Ну, сейчас будет печальная история, как у Кита, ‑ подумал я. ‑ Про то, как он остался один...»

‑ Остались только мы с Никитой и Евой! ‑ весело продолжал Лёва. ‑ И мы пошли в кафе есть блины!

После таких наблюдений можно даже поверить Чуковскому, который пишет:

«Замечательны те многообразные и хитроумные способы, при помощи которых ребенок отгоняет от себя мысль о смерти. Самообслуживание оптимизмом ‑ могучий закон детской жизни... Когда дети становятся старше, эгоистическая забота о личном бессмертии и о бессмертии ближайших родных начинает сменяться у них бескорыстной мечтой о бессмертии всего человечества. Отражая в своем сознании реальную действительность, ребенок по самому существу – материалист».

Однако тут есть противоречие. Если ребёнок ‑ практичный материалист, зачем ему "мечта о бессмертии всего человечества"? Это ведь очень идеалистическая мечта.

И действительно, эти ребята могут такой материализм показать, что даже расстроишься. Однажды, когда Киту был шесть, зашедший к нам в гости доктор Владимир Волошин предложил ему решить математическую задачку:

‑ Сколько лет будет папе, когда тебе будет сто лет?

‑ А папы уже не будет, ‑ моментально ответил Кит без особых эмоций.

Мы с Вовкой удивлённо расхохотались. Надо же, как легко он меня похоронил! Я‑то в его годы сидел на пожарном жёлобе и переживал за всех умирающих.

А Ева в свои пять лет так же легко ответила на вопрос, не будет ли ей жалко, когда я умру:

‑ Нет. Я ведь останусь с мамой. Правда, мама потом тоже может умереть. Но я буду уже большая и смогу жить одна.

Пятое искусство

Было бы здорово закрыть тему на этой оптимистической ноте – как делают Чуковский, Спок и Пернилла Стальфельт. Но поскольку моя книга посвящена опыту, а не теориям, придётся добавить: в других ситуациях и в другом возрасте всё иначе. Даже смерть нашего кота вызвала у детей нешуточные слёзы, и говорить на эту тему со старшими (7 и 12 лет) оказалось труднее, чем собирать их шутки в пятилетнем возрасте.

У Ирвина Ялома в "Экзистенциальной психотерапии" [28] есть глава "Представление о смерти у детей". Она начинается с исторических заблуждений психологов. Например, Зигмунд Фрейд считал, что даже в восемь‑девять лет ребенок не способен осознать, что такое смерть, его больше интересуют сексуальные вопросы. И хотя Фрейд никогда не работал с маленькими детьми, его выводы повлияли на всё психологическое сообщество, и вопрос о значении темы смерти в развитии ребенка был надолго закрыт. Кроме того, вытеснение этой темы из многих психологических теорий объясняется и общей тенденцией человечества (в том числе многих ученых) отрицать смерть – и личностно, и в профессиональной сфере.

Сам же Ялом по своим наблюдениям, а также по другим исследованиям делает вывод, что тема смерти волнует детей гораздо больше, чем знают об этом взрослые. А преодоление страхов беспомощности и уничтожения он называет одной из основных задач развития ребенка. Кроме того, осознание смерти детьми и их способы борьбы с этим страхом различны в разном возрасте. Испугавшись в самом начале, в 3‑5 лет, ребенок затем как бы успокаивается. Но это не значит, что он разобрался:

«В латентной фазе развития ребенок научается (или его научают) отрицать реальность; постепенно, по мере того, как у него формируются эффективные и изощренные способы отрицания, образ смерти уходит в бессознательное и явный страх смерти притупляется. Беззаботные дни препубертата, «золотой век» латентности – порождены тревогой смерти, а вовсе не ее уменьшением. В этот период ребенок приобретает много общего знания, но в то же время уходит от знания о фактах жизни. Сознавание смерти становится так же «латентно», как инфантильная сексуальность. С наступлением пубертата детские механизмы отрицания перестают быть эффективными. Интроспективные тенденции и возросшие ресурсы позволяют подростку вновь встретиться с неизбежностью смерти, терпеть тревогу и искать альтернативный путь сосуществования с фактами жизни».

В общем, Ялом обещает нам новые вопросы в более зрелом возрасте. Ну, посмотрим. А пока ещё пара слов о настоящем времени. Книжка Ошо "О детях" [29] попалась мне летом на даче у знакомых. Я не люблю мистиков, но на той даче совсем нечего было читать. К счастью, именно в этой книге Ошо мистики оказалось немного. Она состоит из конкретных родительских вопросов и ответов на них. Среди прочего есть и такое:

«Вопрос: Моя дочь спрашивает о смерти. Ей интересно, что происходит после смерти.

Ответ: Очень хорошо. Все дети интересуются смертью; это естественное любопытство. Не отвечайте им, потому что ответы будут лживы. Вместо этого скажите, что вы не знаете, что станет после смерти. Так нужно отвечать на вопрос, на который нет ответа. Не стесняйтесь этого незнания. Родители думают, что незнание повредит им, что упадет их авторитет, но происходит как раз обратное. Рано или поздно ребенок узнает, что вы никогда не знали ответа, хотя отвечали так, как будто знаете его. Когда он это поймет, ему станет ясно, что вы его обманывали, и ваш авторитет упадёт.

Если вы чего‑то не знаете, то скажите, что вы не знаете, что вы ищете ответ сами. Пусть ребенок знает о тайне. Вместо ответа объясните, что в мире много тайн, пусть он испытывает благоговение, удивление. Помогите ребенку развить любознательность, задавать вопросы. Если сердце ребенка начнет стремится к новому, будет уже достаточно; это всё, что родители могут сделать для ребенка. Тогда ребенок самостоятельно начнет искать ответы».

И последнее. Наша культура ‑ очень словесная. Мы привыкли отвечать на вопросы словами. Но как уже говорилось в этой книге, есть и практические способы обучения. Возможно, тема смерти вызывает у нас такие проблемы именно потому, что мы ограждаем себя и детей от практической учебы. Нет, это не значит, что всем надо ехать на войну или устраиваться работать в больницу. Но тот же Ошо, описывая свою модель образования, делит ее на пять направлений ‑ и пятым называет именно искусство смерти:

«Здесь вы должны пройти курс боевого искусства: айкидо, джиу‑джитсу, дзюдо ‑ искусства самообороны без оружия, и не только самообороны, но и медитации».

Может быть, это одна из причин, почему вопросы о смерти не мучают моих детей так, как мучили меня в детстве. Кит начал заниматься единоборствами в пять лет. Лёва ещё не начал, но уже отлично копирует любимого Джеки Чана. И отбивая его атаки, я пытаюсь представить, насколько иначе сложилась бы моя жизнь, если бы в детстве мне показали «Змею в тени орла» вместо того, что тогда показывали…

Эх, что хоть мы тогда смотрели? «Семнадцать мгновений весны»? Много разговоров, много крупных планов озабоченных лиц. Так нас и воспитывали: разговоры да озабоченные лица. Потом мы конечно нашли своих Джеки Чанов. Но это было потом.

Бумажный тигр приходит днём,