Кормилица по контракту - Татьяна Александровна Бочарова

что, Валюха, завтра же бери билет и езжай до дому: на тебя глядеть больно – физиономия, точно мелом намазюканная. К матери поезжай, она всегда все поймет и разберется, что к чему. Поняла?

– Да.

У прилавка недовольно зашумела какая-то тетка.

– Хватит трепаться! Вам деньги за что платят?

– Пойду я, – с тоской сказала Валя. – Не поминайте лихом.

– Ты о чем? – Зоя Васильевна торопливым жестом смахнула слезы. – Позвони, если что. Вот номер. – Она вытащила из кармашка фартука карандаш и блокнот, вырвала листок, нацарапала на нем цифры. – Обязательно позвони.

– Ладно.

– Ну, прощай, подружка. – Верка порывисто обняла Валю, прижала к себе, шепнула в самое ухо: – Помни, что я сказала – уезжай.

Та кивнула и пошла к выходу. Ноги слушались с трудом, будто на них висели кандальные цепи. Ребенок больно пинал под самые ребра.

Валя доплелась до раздевалки, сняла с вешалки куртку, сгребла ее в охапку и, подсев к телефону, набрала номер Тенгиза. Тот ответил почти тотчас:

– Слушаю.

– Это я, – мертвым голосом произнесла Валя.

– Да, я узнал. Ты где?

– В магазине. Пока что.

– Что значит «пока что»? – В его тоне звучало искреннее недоумение.

– А ты не в курсе? Твой отец меня вышвырнул вон.

– К-как вышвырнул? К-когда? – Тенгиз даже заикаться стал от волнения.

– Вот только что. Ты можешь приехать?

Он на секунду замялся:

– Немного попозже.

– Тенгиз, пожалуйста! Мне очень плохо. И нам нужно поговорить.

– Ладно. Минут через двадцать буду. Жди у входа. И гляди, без глупостей!

– Хорошо.

Валя не удержалась и шмыгнула носом. Повесив трубку, она начала медленно, неуклюже одеваться. Просунула руки в рукава, замотала на шее шарф. Встала, глянула на себя в зеркало.

Мертвец, чистый мертвец. И, как назло, все в один день – и на работе облом, и самочувствие вконец подвело. Что с ней, черт возьми, происходит, может, давление подскочило? Кажется, такое бывает на поздних сроках, хотя у нее всего семь месяцев.

Через двадцать минут Тенгиз не приехал. Не явился он ни через сорок минут, ни через час. Валя окоченела на морозе, ноги в сапожках заледенели, зубы начали выбивать дробь. Когда в глубине улицы наконец показался знакомый силуэт «десятки», она уже потеряла всякую надежду.

Тенгиз подъехал прямо к дверям универсама, посадил ее и дал газу. Машина помчалась в сторону Ленинского проспекта.

– Что долго так? – запинаясь, проговорила Валя и со страхом глянула на впившиеся в руль руки Тенгиза.

– Ничего, – буркнул тот сквозь зубы, – с отцом говорил, по телефону.

– И что он?

Тенгиз, ничего не отвечая, продолжать гнать автомобиль. Когда до его дома остался квартал, он внезапно резко притормозил и свернул в глухой переулок.

– Ты куда? – Валя удивленно глядела, как Тенгиз глушит стартер.

«Десятка» причалила к бровке и остановилась. Вокруг была темень, освещаемая одним-единственным тусклым фонарем, и ни души.

– Сюда, – мрачно произнес Тенгиз, опуская руки с руля. – Здесь и поговорим.

– Прямо в машине?!

– Да. Я не могу тебя сейчас привезти к себе домой, туда с минуты на минуту приедет отец. Он вне себя… – Тенгиз в отчаянии помотал головой. – Ты даже представить не можешь. Не нужно было затевать все это.

– Ты ребенка имеешь в виду? – Вале вдруг стало спокойно, как бывает, когда наверняка знаешь, что надеяться не на что.

Она уже понимала, что Тенгиз скажет дальше.

– Ребенка, кого ж еще. Так хорошо все у нас было, а теперь… – Он опустил красивую, гордо посаженую голову, весь вид его выражал крайнюю степень уныния и растерянности. – Ты прости, Валя-Валентина, но нам… придется какое-то время не встречаться.

– Совсем? – почти беззвучно, одними губами проговорила она.

Тенгиз кивнул и тяжело вздохнул.

– Может, тебе стоит уехать? Оставишь мне адрес, я постараюсь связаться с тобой, как только это станет реальным. Сразу после сессии или… чуть позже.

Валя глядела на него с безнадегой, по щекам ползли слезы, которых она не замечала.

– Сговорились вы, что ли, все? Не могу я никуда уехать. Не могу!

– Почему?

– Потому! Не у всех родители владельцы супермаркетов! У нас там и так проблем невпроворот, сестренка хворает, в больнице лежит. Мать извелась с ней, а тут еще я свалюсь, как снег на голову! Да что тебе объяснять, не поеду я – и конец! – Валя сердито и решительно закусила губу.

– Ты только не нервничай, Валя-Валентина, – забеспокоился Тенгиз. – Тебе ведь нельзя, вредно.

– Ага, вредно! – Валя, уже не сдерживаясь, заревела в голос. – А предавать меня не вредно? А выгонять на улицу за семь месяцев примерной работы? Не вредно?!

– Не плачь, пожалуйста, умоляю. – Тенгиз принялся вытирать платком ее мокрое лицо. – Я дам тебе денег. Много не смогу, я ж сам не зарабатываю. Но все, что есть… – Он лихорадочно полез в карман куртки, пошарил там и вытащил пару мятых зеленых бумажек. – Вот, возьми. Двести баксов, на первое время хватит. А там мы что-нибудь придумаем.

– Ты уже так говорил, – Валя с ожесточением оттолкнула его руку, – а сам ничего не придумал. И не придумаешь. Отец тебе невесту найдет, мусульма-анку-у… – Она зарыдала еще безутешней, сотрясаясь всем телом, чувствуя, как в животе все опасно напрягается, встает колом, и с хладнокровной обреченностью думая: «Пусть. Все равно. Мне теперь все равно. Никому я не нужна. Никому».

Тенгиз больше ничего не говорил ей в утешение, только тихонько и ласково поглаживал по плечу и украдкой совал в карман доллары.

Постепенно слезы иссякли, на смену им пришли отупение и сонливость. Валя взяла из рук Тенгиза платок, насухо вытерла щеки и подбородок и сделала глубокий вдох.

– Отвези меня домой.

– Отвезу. – В голосе Тенгиза послышалась плохо скрытая радость.

Валя поняла, что ему не терпится поскорее закончить печальную сцену и улизнуть. «Господи, да ему плевать на меня, плевать. А я-то, дура, люблю его без памяти!»

Разочарование было настолько горьким, что сам образ Тенгиза сразу поблек в ее глазах, потускнел, потеряв привлекательность и яркость. Она вдруг увидела его со стороны чужими, не влюбленными глазами: беспомощный и жалкий трусишка, привыкший жить за чужой счет, кататься, как сыр в масле, и более всего на свете боящийся утратить свое благополучие. Красивая картинка, манекен, ни на что больше не годный, как носить модные, дорогие шмотки и радовать по ночам дурех вроде нее.

Всю дорогу до дому Валя просидела молча, изредка, время от времени, всхлипывая и не глядя на Тенгиза. Тот тоже молчал, не делая попыток заговорить.

Перед тем как покинуть машину, Валя достала из сумочки пудренницу, раскрыла ее, глянула на себя в зеркальце. Веки и нос