Замороженная саранча - Сильвия Каваллано

Ужас конца каникул несколько компенсировали гости и торт по случаю папиного дня рождения, но лишь в малой степени. Первого сентября, с самого утра в школе заводили «Вычитать и умножать учат в школе, учат в школе, учат в школе». Слышно было не только в нашем микрорайоне, но и в прилегающих. Ну а потом начиналось — все как всегда: классные часы, политинформации, лабораторные работы, смотры строя и песни, вызовы к зубному, физ-ра в черных трусах (кому-то разрешали заниматься в тренировочных), поделки к 7-му ноября: мы с папой сделали «Шалаш в Разливе» (для нового поколения: «Разлив» это не нарицательное существительное, образованное от глагола «разливать», это имя собственное — название места, где Ленин скрывался от царской полиции).

Не помню, с какого возраста в нас начинали воспитывать политическую сознательность и пичкать марксистско-ленинским учением. То есть пассивное воспитание начиналось с пеленок: телевидение, радио, субботники, парады и демонстрации, открытки, плакаты к праздникам, книги, портреты вождей в газетах — все это было непрекращающейся пропагандой социалистического строя и идей коммунизма. Кажется, уже в детском саду отмечался день рождения Ленина — 22 апреля. Помню ласково улыбающийся портрет дедушки Ленина на стене. Еще помню слащавые рассказы о многодетной и дружной семье Ульяновых. В особенности один: о заплатке на подушке: как кто-то из младших Ульяновых прорезал подушку, а кто-то из старших придумал починить ее, поставив на дырку заплатку в форме, кажется, мака. Наверное, это был единственный «живой», не пропагандистский рассказ, другие я не запомнила. На обложке тетрадей в клеточку — по математике — таблица умножения, на обложке тетрадей в линеечку — по русскому — гимн Советского Союза. А клятва юного пионера? «Я, вступая в ряды пионерской организации Советского Союза торжественно клянусь: горячо любить свою Родину, жить, учиться и работать как завещал великий Ленин». Как же это надо было вбить в голову, что я спустя 20 лет все еще помню эти строки!

Как меня принимали в октябрята, я не помню. В них принимали не за достижения (в учебе и поведении), а всех автоматически. Разумеется, прием в октябрята был приурочен к празднику Великого Октября. Актовый зал, форма парадная. Кажется, клятв от нас еще не требовали и в качестве памятного подарка вручили книги про Ленина — он там почему-то с лейкой на обложке. В пионеры принимали выборочно, в первую очередь тех — кто заслужил. Выдвигали кандидатуры, обсуждали. Меня принимали в первой пятерке, в каком-то музее, осенью, день был дождливый и пасмурный, белые колготки сзади были все забрызганы грязью, и я промочила ноги. После этого торжественного события мы ужинали у бабушки. Когда меня принимали в комсомол — это тебе не октябрята или пионеры — нужно было пройти два собеседования — в школьной пионерской организации и где-то еще «выше». Пионервожатая Света спросила меня: где проходила последняя встреча на высшем уровне (Рейгана и Горбачева). Кто-то подсказывал что-то нечленораздельно-бразильское.

— Реквиари, — сказала я.

— Рейкьявик — поправили меня. А где это?

Да, с политической подкованностью у меня не важно, но Реквиари — это точно что-то бразильское (влияние только что появившихся бразильских сериалов, первое завоевание перестройки — «Рабыня Изаура»). Кажется, ошибку списали на пробелы в географии и в комсомол меня все-таки приняли.

А смотры строя и песни? Одного мне удалось избежать благодаря травме: я каталась в Ботаническом на своих первых роликах, с колесами не в одну линию, а попарно-параллельно. Наколенники в ту пору носили только хоккеисты, я была в гольфах — дело было в мае. Помню кровавый след на асфальте, оставленный моей коленкой. Но зато меня освободили от этой политической повинности (а то пришлось бы на следующий день маршировать и хором запевать «Мы рождены чтоб сказку сделать былью» и что «нам разум дал стальные руки крылья, а вместо сердца пламенный мотор». Наш класс почему-то все время пел эту песню. Еще была речевка:

Вот шагает дружно в рядПионерский наш отряд.Дружные, смелые,Ловкие, умелые.

На репетиции нужно было оставаться после уроков! В детстве я ничем так не дорожила как свободным временем, хотя было его у меня хоть отбавляй: кроме плавания (да и то не постоянно, в 6 и 7 классах, 3 раза в неделю) я ничем не занималась. Но если после уроков надо было остаться на комсомольское собрание, репетицию, я стремилась улизнуть.

Геометрию и физику мне объяснял папа. Иногда — почему-то — с помощью ремня и подзатыльников.

Отдельной строкой — о школьных завтраках. Маме удалось достать у врача справку о гастрите, и меня от завтраков освободили. Но запах котлет на второй перемене все равно шибал в нос. Единственной приемлемой едой были булочки с изюмом по четвергам. До сих пор помню приторно-тошнотворный вкус столовских какао и чая. Обедать, к счастью, в школьной столовой мне не привелось — обедали только продленщики, а у меня была бабушка.

Новый год раньше начинался в начале декабря, а не как теперь — чуть ли не в сентябре. Ну, не сам Новый год, конечно, а новогодний дух, предвкушение праздника, знаки его приближения. Ведь эта подготовка, это предвкушение — и есть настоящий праздник. Сначала в универмаге, в проходе около окон, напротив обувного отдела, появлялся прилавок с елочными игрушками. Каждый год бабушка покупала мне какой-нибудь шар, или сову, или дед мороза, которых у меня еще не было. Потом мы с бабушкой начинали мастерить елочные украшения из пустых яиц, ваты, грецких орехов, разноцветной бумаги. За пару недель до нового года открывался елочный базар и иногда нам покупали живую елку. Елки продавали за универмагом, за ржавыми железными воротами. Все остальное время года они были закрыты, иногда туда подъезжали машины и тогда на следующий день в универмаге «давали» туфли, китайские шелковые халаты, ковры, махеровые кофты, махровые полотенца или что-нибудь другое редкое и дефицитное. В то время, как родители стояли «за дефицитом» мы играли в скверике перед универмагом. Зимой играть было интересно — можно было построить крепость или покататься на раскатанных ледяных дорожках — в зависимости от длины очереди. Можно было погладить или подразнить привязанную к дереву собаку — в зависимости от породы и размеров. Летом ждать на улице было скучно и опасно — один раз меня чуть не увели цыгане! Иногда мама выбегала из универмала, чтобы проверить, не промочили ли мы ноги, не попали ли под машину, не сняли ли шапки. Когда подходила ее очередь, она появлялась на ступеньках перед входом в универмаг, махала нам рукой и кричала: «Скорее, осталось четыре человека, а то не пустят». Как правило, трусы, полотенца, кофты и прочее давали по одной штуке в руки, и мы были нужны маме как две лишние пары рук. Очередь возмущалась, но уступала. Правда, иногда сарафаны оказывались велики всем троим, а полотенца девать было некуда, и они пополняли ряды «приданного» в чемоданах на антресолях. Куда интереснее было зайти в универмаг и разглядывать «драгоценности»: кольца, бусы, браслеты, цепочки, кулончики зазывно переливавшиеся своими фальшивыми бриллиантами за захватанным стеклом вирины. Потом был неинтересный прилавок — часы, ремешки для часов, запонки, зажигалки — здесь можно было не останавливаться и пройти, лишь проскользив локтями (к неудовольствию мамы: «сколько раз тебе повторять: „не обтирайся“» и продавщицы: опять ей задышат и захватают всю витрину) по стеклу, к следующему — с заколками. Иногда бабушка покупала мне какие-нибудь пластмассовые цветочки или шарики — резинки на хвостики и косички, чаще всего я бережно складывала их, ни разу не надев, в пластмассовую коробочку с «драгоценностями». Так вот, о елках. Купленная на базаре елка несколько дней лежала на балконе, и за нее цеплялось задубевшее на морозе белье. Потом папа доставал ее с балкона и ставил в ведро с песком, залезал на табуретку и доставал с антресолей коробки с елочными игрушками. И, наконец, начиналось самое интересное! Наряжать елку! Ведь за год мы успевали забыть, какие красивые и старинные игрушки у нас есть! В новогоднюю ночь мы ложились спать чуть позже обычного — часов в 10 и потом, лежа в кроватях, долго угадывали в темноте очертания елочных игрушек…. А еще признаком Нового года была металлическая звенящая от поднимающегося от свечек тепла немецкая елочка. То, что ей можно было любоваться только раз в году и делало праздник праздником, а вовсе не Голубые огоньки и праздничные салаты.