Золотой гроб - Николай Пряничников

— Продавали бы сразу сахаром, бестолочи! — судачили местные.

Но настроения росли.

По поводу производства легких самолетов для сельхозавиации по опыту литовского колхоза — миллионера председателю правления сразу сказали твердое 'нет'

— Послушай, Пал Степаныч, — сказал ему как — то на половине легкой вечеринки в Райкоме Второй секретарь Семенов, отвечающий за производство в районе — у тебя в хозяйстве сколько техники числится?

— НУ, ежели взять все комбайны, напыжил красное лицо председатель, трактора, машинный, парк понимаешь, молотилки всякие, то токи, да винный завод…. — то штук пятьсот наберется.

— Полтыщи, значится?!

— А сколько работает?

— Н — у — у — у….

А винный завод тут причем?

Ну — у — у…. Там тоже техника…

— Так ты еще о самолетах каких то заикаешься? Ты хоть одно утро трезвым был? Привыкли деньги в прорву спускать….

Затем, художники некоторое время топтались и курили в фойе закопченной конторы. Направо была дверь председателя, налево — парторга, прямо на двери была рукописная табличка с надписью 'СПЕЦЫАЛИСТЫ' Рядом еще одна дверь, за которой толкалась остальная колхозная шушера, окружавшая главбуха, вплоть до ведущего истопника. Штаты были раздуты до отчаяния.

Вышел покурить агроном — старый Вовкин знакомый. В это время из двери парторга раздался звук закрываемого изнутри замка — чик — чик.

— Зачем это он закрывается? — удивился Вовка, глядя на весельчака агронома — секретный партийный доклад пишет, что ли?

— Это у него технология жизни такая — хитро улыбнулся агроспец.

— То есть?

— Он должен выпивать по 50 граммов каждые 40 минут, иначе его умная партейная голова перестанет работать. У Иваныча есть сейф, на котором стоит Ленин (бюсты Ильича были в каждой бригаде, а у парторга главный Ленин), в этом сейфе он и хранит водку. Хотите прокомментирую?

— Крой.

— Вот сейчас Егор Иваныч уже отворил сейф — начал весело комментировать агроном. — Достает бутылку, открывает пробку, кладет ее на голову Ильичу, наливает стопку. Настраивается, выпивает, морщится, занюхивает вареным яйцом, закусывает, закрывает и ставит бутылку обратно. Теперь захлопывает сейф, смотрится в зеркало, причесывается, выдыхает хмельной дух, подходит к двери. Сейчас откроет.

И в подтверждении знаковых слов агронома из парторговской двери раздался знакомый звук, — чик — чик.

— Чудеса! — расширил глаза Вовка, — тебе не агрономом, медиумом работать.

— Да об этом все знают, — застеснялся агроном. — У нас вся деревня про, себя, его так и называет Егор — чик. Я выхожу сюда курить уже пять лет, и за это время ничего не изменилось. Только амплитуда между стопками с годами у него становится все уже и уже.

Егор Иваныч в колхозе слыл личностью крайне неординарной, неколебимой и мужественной. В сельское хозяйство он был брошен на понижение из города. Районная парторганизация ревностно относилась к кадрам и считала необоснованным, когда парторги крупных предприятий, коим тогда являлся Егор Иваныч, пьют больше, чем сотрудники РК КПСС.

По приезду в ссылку в колхоз у горожанина Егор Иваныча сразу появился необычайный и живой интерес ко всему сельскому, исконному русскому. Уже на второй день, проходя мимо 'Чайной', он подошел к оставленной кем — то унылой лошади, отечески потрепал ее по морде и, пытаясь взбодрить грустное животное, сказал: — Ну что Гнедой, как ты тут? При этом он нечаянно, дыхнул на тягловую силу накануне выпитым напитком.

Оказывается лошади, как и собаки на дух не переносят спиртного, и мерин Гнедой, (который при расследовании оказался кобылой 'Дуськой',) не раздумывая, вцепился зубищами в плече новому парторгу. Крик стоял великий. Выскочивший из 'Чайной' возчик, отогнал лошадь за угол и, жалеючи, накатил ей 'за норов' по крутой заднице кнутом. А охающего Егор Иваныча отвели в медпункт, где плечо перевязали. Пока веселая мед сестрица делала пострадавшему укол от бешенства, чуть не плачущий Егор Иваныч спросил:

— Скажите доктор, а бешенство это сильно плохая болезнь?

— Сильно плохая — в тон ему ответила веселая мед работница, — зато знаю сильно хорошую.

— Ну, и какая же хорошая? — морщась от укола, спросил парторг

— Склероз — сказала сестра — и ничего не болит, зато, каждые пять минут — новости.

Не совсем поняв старый крокодильский юмор, парторг с уважением отнесся к служительнице капельницы и шприца и не стал материться. Зато, чтобы оставить о себе в медпункте память, как о высокообразованном с загадкой человеке, ответил:

— Макиавеллизм, какой — то.

Сестрица хотела пошутить и по поводу непонятного словца, но глянув на суровое лицо парторга, поостереглась. Парторг и сопровождающие его лица (возчик, проштрафившейся лошади и пенсионер Дурандин) степенно вышли из медпункта.

На предложение членов парткома колхоза, пойти на больничный, Егор Иваныч публично и с пафосом, принятым в среде профессиональных партработников, отказался, сказав, что никакая махровая лошадь не сломит дух настоящего коммуниста. Правда, потом выяснилось, что в день выдачи жалования, он получил и 100 % 'больничных', и полную зарплату. Председатель ревизионной комиссии колхоза нормировщик Напылов задал секретарю парткома робкий, но принципиальный вопрос, — мол, колхозный Устав гуманен, — он позволяет заболевшему колхознику за время болезни получать ровно столько, сколько и во время работы. Но надо получать что — то одно: или больничные, или зарплату?! На это Егор Иваныч не задумываясь, ответил, — а, что вы хотели? Скажите, я болел?

— Ну, болел — подтвердил председатель ревизионной комиссии.

— Но работал?

— И работал — согласился изумленный председатель

— Поэтому — то, я и получил, и больничные, и зарплату.

Посрамленный общественник долго чесал затылок, потом ушел.

Главбухом колхоза к тому времени уже работала жена Егор — чика, как верная декабристка, последовавшая из города за мужем в деревенскую ссылку.

На селе Егор Иваныч прижился сразу. На ленинских субботниках он очень аргументировано и красноречиво убеждал сельчан в пользе 'красных суббот', как Ленинской традиции, в формирование коммунистической личности. После этого, он первым поднимал скользкое после дождя бревно. Через десять минут парторг уходил по своим партийным делам ближе к своему сейфу и возвращался уже только в обед для торжественного закрытия субботника. Но, торжествовать уже было не с кем. На месте, где еще утром все кипело и бурлило возвышенной страстью к труду, где священная чаша патетического энтузиазма выплескивалась золотыми словами о близкой победе коммунизма лежало штук пятнадцать темных бутылок с красными наклейками 'Портвейн 777' и валялись чьи то грабли.