Иван Шуйский - Дмитрий Володихин

Известный российский историк Р.Г. Скрынников отмечает: «Овладение Полоцком было моментом высшего успеха России в Ливонской войне, а затем начался спад, ознаменовавшийся военными неудачами и бесплодными переговорами»239. В середине 1570-х гг. московским войскам вновь удастся одержать в Ливонии ряд внушительных побед — они напрямую связаны с именем князя И.П. Шуйского. Но достигнуть столь же блестящего успеха, как под Полоцком, тогда не получилось. Без малого столетию суждено было пройти после «полоцкого взятия», прежде чем русскому оружию дались столь же значительные достижения в наступательных операциях. Полоцк стал предельным рубежом для расширения русских границ, — почти непрерывного со времен Ивана III.

Не менее важным оказалось овладение Полоцком и с точки зрения официальной идеологии: возвращение «вотчины», права на которую были заявлены еще при деде Ивана IV240, акт восстановления православия и укрепление международного авторитета России. Весть о полоцком взятии облетела всё Московское государство: князь М.Т. Черкасский и Ф.А. Басманов были отправлены из-под

Полоцка гонцами к митрополиту Макарию, царице Марии, царевичам Ивану и Федору, брату Ивана IV Юрию Васильевичу и жене Андрея Старицкого Евфросинии. К Новгородскому архиепископу Пимену, наместнику князю Ф. Куракину, дьякам и купцам, а также в Юрьев и Псков поехал М.А. Безнин. Князю П.И. Шуйскому велено было отправить гонцов с известием о «полоцком взятии» в Феллин, Раковор, Ругодив и «во все немецкие городы». Царь указал «пети молебны з звоном, и по монастырем и по церквей звонити»241. Сообщения о взятии Полоцка вошли во множество летописей, в том числе и краткие летописцы242.

Казалось бы, остановись государь Московский на этом, закрепи он полученное за собою, не предаваясь мечтам о большем, и не случилось бы в будущем позора последних лет Ливонской войны — Вендена, Торопца и Великих Лук... Но его манила мысль овладеть всей Ливонией, а заодно и «литовской Русью». В отдаленной перспективе это могло бы сбыться. Однако в 1560-х — 1570-х гг. достаточно скромный экономический и демографический потенциал России делал эти масштабные задачи невыполнимыми. И упрямое стремление во что бы то ни стало наступать в Ливонии привело к печальным результатам. Огромные силы оказались брошены в этот гигантский костер и сгорели в нем безвозвратно, не принеся стране никаких приобретений.

Впрочем, быть может, в продолжении бесконечной войны на литовско-ливонском фронте виноват не столько неуместный гигантизм» планов Ивана IV, сколько социальная структура старомосковского общества. Основную боевую силу московской армии составляли мелкие и средние служилые землевладельцы. Их земельный «оклад», как правило, отнюдь не реализовывался в действительных «дачах»243, а постоянная военная служба оставляла очень немного времени для занятий хозяйством. В результате война становилась если не основным, то очень серьезным источником дохода. Источником, хотелось бы подчеркнуть, насущно необходимым. Звучит парадоксально, однако средний служилый класс Московского государства был заинтересован в ведении постоянных войн, что совпадало с устремлениями центральной власти. Громадная полуиррегулярная военная машина кормила себя войной и постоянно усиливалась, дабы побеждать в войнах. Постоянное усиление требовало потока средств, добываемых... опять-таки в войнах. И лишь крайнее разорение помещичьих хозяйств к концу 1570-х — началу 1580-х гг. привело главную силу русского войска, дворянское ополчение, в упадок. Помещики уже не стремились на войну, скрывались от воинских смотров «в нетях».

До 1563 г., до взятия Полоцка, эскалация военных усилий была возможна при напряжении всех сил страны, так как компенсировалась военными успехами. Признаки серьезного неблагополучия на театре военных действий в Ливонии и Белоруссии — Невель (1562), Ула (1564) — мощно повлияли на решение царя ввести чрезвычайную организацию военного времени — опричнину (1565). Одной из главных задач опричнины стало превращение страны в единый военный лагерь, переход от «напряжения всех сил» к временному сверхнапряжению244. И автор этих строк склонен считать, что внешнеполитический, военный фактор сыграл не менее, а возможно и более серьезную роль в переходе к тому причудливому эксперименту, каким являлась опричнина, нежели вся совокупность внутренних факторов... Но в результате «сверхнапряжение» обернулось перенапряжением материальных и человеческих ресурсов России, вызвало острый социальный и экономический кризис, а поставленных задач не решило. Итог: страшные поражения 1571 и 1579—1580 гг. Русские военные гении — князья М.И. Воротынский, Д.И. Хворостинин и И.П. Шуйский — невероятными усилиями спасли тогда Россию от военной катастрофы. Милостив к нам Бог: в ту пору страна могла потерять намного больше. Для русской истории период, последовавший как раз после взятия Полоцка, — переломный, и полоцкие события можно безоговорочно признать его нижним временным пределом.

Глава 6. ЮЖНЫЙ ФРОНТ

В середине 1560-х князя Ивана, уже понюхавшего пороха, начинают «разряжать» на второстепенные воеводские службы.

Так, осенью на юге появилась большая рать крымцев. Под Волховом против них проводилась оборонительная операция, вооруженные силы России крупными массами стягивались к степным рубежам. И князя И.П. Шуйского вместе с Ф. Карповым отправили во главе небольшого отряда к Серпухову, на поддержку тамошним воеводам — его родичу князю И.А. Шуйскому и князю А.И. Прозоровскому245. Не очень понятна роль Ивана Петровича в боевых действиях под Волховом: то ли он сменил серпуховских воевод, которые отправились полковыми воеводами отражать татар, то ли влился в их отряд и под их началом отправился к Волхову.

Весной 1566 г. И.П. Шуйский оказывается среди знатных людей, давших перед царем поручительство за боярина И.П. Федорова-Челяднина, что он не уйдет на службу к удельному князю или иностранному государю246. Летом того же года молодой князь Иван участвует в Земском соборе как государев дворянин «первой статьи»247. Он выходит из юного возраста и начинает принимать участие в жизни Государева двора наравне с выходцами из иных аристократических родов. Но это еще не служба — это действие в составе больших групп, где Иван Петрович не имеет сколько-нибудь заметного веса.

А в конце 1568 или начале 1569 года он уже назначается на воеводство в Донков, одну из небольших крепостей на юге России. Первым воеводой Донкова князь И.П. Шуйский пробудет долго: как минимум до конца лета 1569-го, а может быть, идо весенних месяцев 1570-го. Вторым воеводой у него был князь И.М. Канбаров, а затем Ф.В. Шереметев248. Не ранее осени 1569 г. из Москвы пришла смена: воевода князь И.И. Тростенский и голова В.П. Измайлов249.

Должность, можно сказать, знаковая. Приглядевшись к тому, куда именно отправили Ивана Петровича, можно многое понять в его судьбе.

Донков — страшное место.

Крепость у верховьев Дона, к северо-востоку от Ельца. Сама эта местность, южная Рязанщина, в XVI столетии являлась самой разоряемой на всей Московской Руси. Сюда ногайцы и крымские татары наведывались с устрашающей регулярностью. За несколько десятилетий до назначения И.П. Шуйского в этих местах был богатый город с пристанью, от которой начиналось судоходство по Дону. Так вот, он запустел от татарского разорения. На долгое время Россия утратила тут свой опорный пункт. Лишь незадолго до отправки Ивана Петровича на воеводство здесь поставили новую крепость250. Можно сказать, Шуйский въехал в форт, еще благоухающий свежесрубленной древесиной...

Шуйский оказался на переднем краю русской обороны. Это отнюдь не синекура для богатого и влиятельного аристократа. Служба в Донкове обещала большие испытания, славу военачальника, первым сталкивающегося с опасным врагом, и множество прекрасных возможностей сложить голову.

Иван Петрович должен был уничтожать малые шайки татар и тщательно следить за действиями каждой «сторожи » — дозорного отряда, углубляющегося далеко в степь.

От донковского воеводы требовалось, получив известие о нападении татар, — неважно, от загнавшего коня ратника «сторожи », или же просто увидев дымный столб далеко на юге, — немедленно отправить гонца «государевым большим воеводам», стоящим на Оке. После этого он обязан был «затвориться» со всем населением, стрельцами, казаками и дворянами. А «государевы большие воеводы» каждый год, невзирая на погоду, состояние государственных финансов и ход боевых действий на других границах, выходили на Оку с великими полками московскими, как тогда говорили, «в силе тяжкой». Они могли успеть к Шуйскому на помощь, а могли и не успеть. И тогда он оказывался один на один с целой ордой, явившейся за «живым товаром» для рабских рынков. Притом глава русской оборонительной армии мог решить, что контрудар в южном направлении — слишком рискованный ход, и надежнее будет пожертвовать маленьким Донковым ради удержания стратегически важного Окского рубежа...