Сын негодяя - Сорж Шаландон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я притворился, что не понимаю по-немецки. Услышал сзади щелчок – кто-то зарядил пистолет.
– Один спокойно сказал второму: «Этого лучше прикончить. Куда ему пустить пулю: в затылок, в висок или в ухо?»
Тома понял, что его проверяют, и заставил себя не дергаться.
– Вам нужны мои документы?
Он протянул им фальшивое удостоверение, которое сделали для подпольщиков в какой-то мэрии в Веркоре[21].
Человек, стоявший прямо перед ним, был Клаус Барби. Все это он повторил в суде. Как он его узнал? По «несимметричным ушам», «желчной циничной» улыбке, взгляду «бегающих крысиных глаз».
– Это лицо навсегда врезалось мне в память.
Свидетель театрально повернулся к пустому боксу.
– Так его здесь нет? Я хочу его видеть.
Отец все больше раздражался. Я тоже. Дебаты приняли какой-то неприятный оборот. Мишель Тома не говорил, а декламировал. Призывал «ангела смерти». Его слова, его пафос, эффектные жесты – все контрастировало с тем, как держались несчастные жертвы пыток, стоявшие на трибуне до него. Какой-то опереточный свидетель.
– И тогда Барби спросил, что я тут делаю.
Тома ответил. Дескать, он художник, его работы приглянулись одному покупателю, и здесь у него назначена встреча с этим покупателем, чтобы показать ему другие рисунки. Эсэсовец поверил и отпустил его. И он, свидетель Тома, до сих пор благодарен пойманным евреям.
– Они узнали меня, но не подали виду, чтобы я не попался.
Затем Тома привел в действие существовавшую между подпольщиками-патриотами систему предупреждения, и другим евреям дали знать, чтобы они туда не ходили.
В этот момент поднялся Вержес. Во всех его жестах, во взгляде, в вопросах сквозило презрение. Первый раз за все время он дал ему волю.
– Кого вы знали в UGIF?
– Разных людей, – ответил свидетель.
Адвокат кивнул.
– А кто вам сказал, что в тот день будут раздавать помощь беженцам?
– Не знаю, не помню.
Вержес наигранно удивился.
– Не помните?
– От кого-то из сотрудников UGIF. Я в этих кругах не вращался. Я был в Сопротивлении.
– Кто из руководителей UGIF отказался подбирать молодежь для вашей ячейки?
Свидетель начал нервничать. Адвокат этого и добивался.
– Имена не имеют значения.
– Назовите хотя бы одного из тех людей, которые вас узнали.
– Я не помню имен.
Я обернулся. Отец смеялся.
Вержес повысил голос:
– Имя хоть одного человека, входившего в эту вашу систему предупреждения?
Нет ответа. И тут плотина лопнула. Свидетель заявил, что даже если бы знал имена, то никогда не стал бы отвечать адвокату Клауса Барби. Он был взбешен, его трясло. И вдруг он назвал Жака Вержеса «месье Мансур». Так прозвали Вержеса в партии Фронт национального освобождения во время Алжирской войны[22]. Защитник Барби больше не сдерживал ярости и желания в свою очередь ударить противника побольнее.
– И Барби не удивился вашему выговору?
– Не понимаю.
Адвокат перегнулся через барьер и отчетливо проговорил:
– Фашему стганному фыговогу?
Мансур не остался в долгу.
– Расист! – крикнула какая-то женщина из зала.
На этом все кончилось. Свидетель тряс фотокопиями, доказывающими, что он действительно служил в американской армии. Но председатель только поблагодарил его. Вержес улыбался. Рыдающая правда была для него убийственна, а гонор и пафос позволили поднять голову.
* * *
Мы решили пройтись по набережной. Размяться после бурных событий. Потом ты пригласил меня посидеть вдвоем на каменных ступенях. Я не знал, что там были еще и другие, покрытые водой. Первый раз ты кого-то пустил в свое убежище. Я сел и свесил ноги. Сначала ты молча глядел на расходящиеся от баржи волны. Потом улыбнулся – вспомнил, что было в суде. Вержес произвел на тебя сильное впечатление, если не считать упоминания о Мансуре с его алжирском прошлым (ты был сторонником французского Алжира).
– Вот адвокат, которого надо иметь про запас! – сказал ты со смехом. – Стганный фыговог! Хотя это уж немножечко чересчур.
* * *
У библиотеки Сен-Жан ты направился к фуникулеру.
– Устал топать, поеду по бечевке[23].
Ты собирался не глядя приобнять меня – формальный жест, и тут я вынул из портфеля свой блокнот.
– Постой.
Я сделал вид, будто что-то ищу, полистал страницы.
– Ага, вот! Ты знаешь, что на вечернем заседании говорили о Легионе «Триколор»?
Тень пробежала по твоему лицу. Ты насторожился. Но быстро овладел собой.
– О чем?
Я притворился, что разбираю слово в блокноте.
– О Легионе «Триколор».
Мы стояли у скамейки, и ты грузно сел на нее, не сводя с меня глаз.
– С чего это о нем заговорили?
Я дернул плечом: как с чего?
– Он промелькнул в свидетельстве мадам Жакоб.
– Той, что все время ревела? Я в это время вышел.
Я захлопнул блокнот.
Взгляд его стал спокойным, недоверчивость исчезла.
– И что она сказала о «Триколоре»?
– Просто упомянула.
– В какой связи?
– Сказала, что это была политическая милиция, как и все немецкие подразделения в Лионе.
Отец засмеялся. Совершенно искренне. У него отлегло от души.
– И Вержес не ответил, что «Триколор» был вовсе не немецкий?
– Нет. Он ничего не сказал.
Отец встал.
– Ты со мной на бечевку?
Я уж решил, он сорвался с крючка. Но нет. Он складывал фразы в уме.
– В «Триколоре», знаешь, те еще были слабаки.
Я вопросительно на него посмотрел.
– Когда легион распустили, эти трусы попросились работать в Германии или вернуться домой к папе с мамой, вместо того чтобы пойти на фронт в Россию. Оп-ля! В родное гнездышко. Ветер переменился, никому не хочется умирать в немецкой форме.
Он остановился.
– В милиции были одни сволочи, я уж тебе говорил. А эти парни из «Триколора», которые нас предали, – просто трусы и пидоры.
Он поискал в бумажнике билетик на фуникулер.
Я ответил не сразу.
– Но ты и сам поехал в Германию на завод подводных лодок.
Как он скривился! Какое презрение!
– Только на время, дружок, пока не сформировалась дивизия «Шарлемань»!
Он заговорил о другом. Тактика, знакомая мне с детства.
– Я никогда не рассказывал тебе о Пьере Клемантене?
Я видел это имя в его досье.
– Вот это был клевый парень! – Он показал большой палец. – Пошел вместе со
