Память Крови - Валерий Горбань

— Что случилось? — до сознания не сразу дошел голос подруги, которая, видя состояние хозяйки, осталась ночевать.

Наташа буква в букву повторила разговор.

Не тратя лишних слов, Татьяна решительно взялась за телефон:

— Ну что, горе-сыщик, есть новости? А у нас есть. Нет, разговор не телефонный.

Михаил был необычно серьезен и деловит. Перед Наташей сидел совсем не тот веселый паренек, который в первом классе дергал ее за косички, в десятом подлизывался, упрашивая передать Татьяне домой очередную записочку, а после армии помогал ей вытаскивать Володю из страшного алкогольного омута, разыскивая по бичарням и взашей пригоняя домой. Его коричневато-зеленые глаза сохранили дружеское тепло и выражение всегдашней готовности броситься на помощь, но бесследно исчезли из искрящихся зрачков озорные бесенята, а из речи — вечные подначки и прибаутки.

— Для начала соберись. Не надо спешить с выводами. Звонил точно он? Ну вот, главное, он жив. И, по-любому, не в реанимации. Голос трезвый? Да я тоже думаю, что не должен, но мало ли что. Как оказался в Магадане? Он же ясно сказал, подвернулся заказ. Почему домой не заехал? Ну представь картинку, садятся три навороченных кооператора и говорят: «Шеф, едем в Магадан — платим стольник. Только мухой, время — деньги». С аварией не все понятно, конечно. Чужую машину разбил в дым, а своя целая. Наверное, врет, не хочет тебя еще больше расстраивать. Почему деньги не на себя? Может, действительно, в больницу загремел. Но ему же надо рассчитаться, расписку с хозяина взять или как-то еще оформить. А, может, его ребята эти, чью машину разбил, у себя держат. Аварию оформлять не стали, но, чтобы не смылся, где-нибудь на хате оставили и присматривают.

— Так, может, его бьют там?

— Ну, ты газет перечитала. Зачем? Смысл какой? Он же не отказывается платить, тебе вот позвонил, деньги заказал.

Михаил продолжал говорить, больше полагаясь не на основательность своих аргументов, а на ту убежденность, которую он старался вложить в каждое слово, и которая должна была передаться Наталье, укрепить ее растревоженную душу.

Стараться-то старался. А между тем он знал, что не пацаны видели, как Володя на автовокзале посадил в машину троих мужиков, искавших, кто бы их подбросил до выезда на основную трассу. Видела это кассирша, отправлявшаяся на обед. И обрисовала она вовкиных пассажиров очень четко и ясно:

— Наглые такие морды. Один — точно ваш клиент.

А еще знал Михаил, что мутная волна дерзких вымогательств, синхронно возникшая с подъемом кооперативного движения и появлением больших денег в карманах новоявленных нэпманов, захлестнула и Магадан, вроде бы далекий от вечно экспериментирующего над своим народом центра. И что одним из любимых поводов для «наездов» доморощенных рэкетиров были дорожные происшествия. По случаю пустяковой царапины на крыле специально подставленной под удар машины или «ужасного стресса морально пострадавших» бритоголовых ублюдков, разыгрывались целые спектакли с единственной целью: отнять у запуганного и растерявшегося человека все, что он имел за душой.

Конечно, могло все быть и проще. Если Вовка снова сорвался, то может в такой штопор войти, что уже никакой ЛТП не поможет. А очумевшего от водки человека всегда сопровождает шакалье, любители дармовой выпивки. Эти, если запах денег почуют, любой спектакль организовать могут.

Но вряд ли. Пять лет ведь продержался. Да и с рождением детей, которых подарила ему Наталья, поверившая, что в дом вернулось счастье, Вовка здорово изменился. Особенно после появления на свет сына, его гордости и наследника. Он уже не шарахался испуганно и тоскливо от любителей, предлагавших «сообразить», а насмешливо-сочувственно говорил:

— Ты лучше своему пацану шоколадку сообрази. Или велосипед, всего-то делов — месяц не попить.

И еще, гвоздем засела в голове странная Вовкина фраза: «Как только здесь деньги получат, я сразу уеду домой».

Наташа слушала Михаила. Она очень старалась ему поверить. Но ясно видела, что он либо врет, либо что-то не договаривает.

А потому сжалась, как пружина, когда нарочито спокойным тоном Михаил сказал главное:

— Знаешь что, ты деньги возьми, сколько есть. Только не посылай по почте, а лети с ними сама. Детсад с восьми, сберкасса с девяти, самолет в пятнадцать. К свекрови не ходи, не пугай. Мы с Танюхой детей из садика заберем. В Магадане никуда самостоятельно не лезь. Доберешься — сразу в милицию, в шестой отдел. У меня там есть ребята знакомые, они помогут на месте разобраться. А я с утра пойду к комитетчикам: пусть «пробьют» телефон, с которого Вовка из Магадана звонил, — у них это дело поставлено. Пока будешь лететь, в «шестерку» перезвоню, чтобы там в курсе были. А пока ложись отдыхай, утро вечера мудренее.

Закрыв за друзьями дверь, Наталья прилегла на диван. Стрелки будильника, заведенного на полседьмого утра, уже подкрадывались к четырем часам. Разбитое, как после тяжкой болезни, тело требовало покоя, но взбудораженный мозг продолжал рисовать одну картину страшней другой. Валерьянка только добавила раздражения своим навязчиво-приторным запахом. И все-таки понемногу усталость начала брать свое. Не приятная сонливость, а тяжкое оцепенение измученной души, перемежаемое полуявью-полукошмарами, стало постепенно овладевать ею. И вдруг холодная волна непереносимого ужаса ударила в сердце, подбросила ставшее невесомым тело.

В мертвенно звенящей тишине осиротевшего дома тихий голос Владимира простонал:

— Наташа!

В таежном распадке, под черными замшелыми лиственницами, на голубоватом обледеневшем сугробе, уткнувшись лицом в наст и подергиваясь в предсмертных конвульсиях, лежал человек.

Над ним стояли трое. Тот, что был ближе всех, худощавый, с непокрытыми черными кудрями, серебрившимися в неверном лунном свете, тоже дрожал. Но не от боли и не того животного инстинктивного возбуждения, которое возникает у любого нормального человека при виде чужих страданий. Его трясло от пакостного страха, панического предчувствия расплаты, неожиданно и мгновенно сменившего опьянение властью над жизнью и смертью другого человека. Колотило и второго, рослого молодого парня, который бессмысленно топтался на месте, словно решая, куда идти и надо ли вообще идти куда-то.

Третий, приземистый, коренастый, прихрамывая, подошел поближе и придушенным хрипловатым голосом сказал:

— Давай еще раз. Для надежности.

Черноволосый завозился, лязгнул чем-то металлическим и наклонился над умирающим.

Раздался приглушенный хлопок. Замершее, было, тело содрогнулось еще раз и снова обмякло.

— Готов. Засыпай.

Хромой с похабным смешком встал на труп, попрыгал, вминая его в сугроб. Двое других торопливо ногами нагребали снег на убитого, на еще теплую голову, обмотанную скотчем, на рабочую болоньевую куртку и синее спортивное трико, заправленное в короткие прорезиненные полусапожки.

Затем убийцы также торопливо выстроились гуськом и по хрустящему насту след в след пошагали вверх по склону сопки. Минут через пять выбрались на дорогу, сели в не успевшую еще остыть старенькую красную «единичку» и рванули по направлению в город, подальше от места, где преступили они главный закон человеческий.

При въезде в город Хромой тронул за плечо молодого, который вел машину:

— На почту идем завтра с утра. Сегодня перевод никак не поспеет.

Черноволосый, вроде бы безучастно смотревший в окно, отозвался:

— А н-нас м-менты н-н-е вс-с-третят?

— А ты свой ствол с собой бери. Мы с Малым тоже возьмем. Нам теперь терять нечего. Тачку я с утра кентам на запчасти загоню. Получим перевод, все поделим и — врассыпную. С такими бабками «на материке» год гулять можно.

Помолчав, насмешливо добавил:

— Не ссы, а то еще больше заикаться начнешь. Смоемся без проблем. Баба его не въехала, никто ничего не видел и не слышал.

Хромой ошибался.

За шестьсот километров, в далеком горняцком поселке, чуткое сердце любящей женщины услышало то, что никогда не смогут уловить и зафиксировать самые фантастические приборы. Услышало и поняло так, что утром 26 апреля совершенно чуждый всякой сентиментальности Жорка поверил Наташе мгновенно и безоговорочно.

26 апреля

Гопа влетел в кабинет:

— Пошли, быстро.

— Что, пришли за переводом?

Жорка стрельнул глазами в сторону подскочившей Натальи и мгновенно соврал:

— Шеф зовет, ты же знаешь, как он ждать не любит.

А в коридоре управления, на ходу, добавил:

— А еще Шеф не любит… болов, у которых язык вперед головы работает. И все их не любят. А я особенно. И если хочешь со мной работать, держи язык в заднице, если он не держится за зубами.