Культ свободы: этика и общество будущего - Илья Свободин

не тем, кто выживал раньше. Но как работал этот убийственный механизм, превративший простых эгоистов, ищущих в стаде сородичей репродуктивную выгоду, в самоотверженных борцов за чужое семейное счастье?

Мнения на этот счет различаются. Иногда винят обычный естественный отбор, иногда групповой биологический, иногда все валят на культурную, т.е. небиологическую эволюцию. В первом случае альтруисты магическим образом получали репродуктивное преимущество. Например, чем сильнее они жертвовали собой, тем больше это помогало выжить группе, что очень нравилось составляющим ее эгоистам, и благодарные эгоисты взамен, очевидно на условиях взаимообразного альтруизма, дарили героям своих жен. Вариант возможный, но маловероятный. Мне пока что-то не доводилось встретить такого эгоиста. Ну, может еще повезет. В случае группового отбора, группы эгоистов вымирали сами собой, а поскольку все живые твари по умолчанию эгоисты, то в условиях всеобщего вымирания, альтруисты просто обязаны были сохраниться. Ведь загадочные альтруистические мутации, как ни сопротивляйся, периодически происходят, и там где этих мутаций случайным образом оказывалось много, группы выживали. Тут проблема в том, что закрепиться полезные мутации, по понятным причинам, никак не могли – герои неизбежно погибали первыми, а эгоисты сначала выживали, а потом, без героев, обратно погибали. Остается последнее обьяснение – культурная эволюция, с которой все отлично за исключением того, что непонятно откуда взялась сама культура, ведь культура уже предполагает мораль и альтруизм.

– Неестественный отбор

Поэтому, оставим в стороне сотрудничество, благодарность и культуру, и вернемся к насилию, которое остается единственным двигателем эволюции и правдоподобным обьяснением ее загадок. Война – насилие в предельной форме, это не защита от хищника, не охота на несчастное травоядное и не ритуальная внутривидовая агрессия дабы впечатлить скучающую самку. Это насилие к таким же как ты. Бесцельное и безграничное. И этот факт имеет далеко идущие последствия. Описанное насилие развязывает руки для такого, о чем мирно эволюционирующие животные никогда бы не догадались – для неестественного отбора.

Война на полное уничтожение требовала крайних жертв. Никакой самолюбивый индивид просто не мог бы спрятаться за чью-то широкую спину и тайком размножиться. Никакая эволюционно-стабильная игровая стратегия не гарантировала бы ему самку и кусок хлеба. Единственную возможную стратегию практиковали самые сильные и смелые – побеждали врага, а затем "побеждали" эгоистичных (равно как и слабых, трусливых и т.д.) сородичей. Причем насмерть, до полного уничтожения. Иными словами, выжить среди индивидов имели шанс только те, кто сперва доказал способность идти на крайний риск ради победы. Тоже как бы отбор, но наизнанку. Не мораль получалась от распространения генов альтруистов, а "гены" альтруизма получались от распространения "морали". Искусственные, ненатуральные гены. И жестокая, убийственная мораль. Выживание внутри воюющих групп принципиально отличалось от выживания вольных индивидов – принудительный отказ от эгоизма был его необходимым условием.

Мораль стала таким же требованием искусственной селекции, как приспособляемость – естественной. Люди вывели себя сами. Они создали в рамках коллектива условия, культивирующие жертвенные, альтруистические качества его членов, которые возможно честно появлялись в результате мутаций и прочих биологических чудес. А возможно – и нет. Какая в принципе разница, если иначе не выжить? И чем жестче был гнет насилия, тем у этих невольных альтруистов было больше репродуктивных успехов. Причем ситуация эта была одинаковой для всех воюющих. Все стада, племена и народности – включая тех, кто проживает за пределами земли и еще не успел к нам прилететь – с тех пор и поныне разделяют одни и те же базовые моральные принципы – взаимопомощь и жертва во имя сородичей, а также жесточайшее наказание изменников. Эта универсальность никак не вяжется с эволюцией, предполагающей многообразие моралей, не меньшее чем видов живых тварей, что в сочетании с живейшим разнообразием во всех других культурных аспектах только подтверждает, что "культурного" группового отбора – выживания коллективов с наиболее "моральными" генными традициями – не было и быть не могло. Нельзя же всерьез считать, что те, кто поклонялись Солнцу, оказывались приспособленнее тех, кто поклонялся Луне? И небесные светила, и насильственный альтруизм помогали всем без разбора. А уж победы одних над другими явно были следствием других важных факторов и помимо регулярных жертвоприношений. Из отмеченной универсальности следует также тот очевидный, хотя и отрицаемый многими факт, что все культуры в своей основе одинаковы – ибо все они растут из одной, вполне обьективной стартовой точки. По крайней мере касаемо отношений в коллективе. Это позволяет надеяться, что по мере дальнейшего прогресса мы увидим обьективность морали еще более отчетливо.

Конечно, может возникнуть вопрос – как же так? Тысячи лет да еще неестественного отбора, который идет на порядки раз быстрее естественного – достаточно заметить скорость успешного выведения новых сортов микробов и вирусов – а люди все еще не совсем похожи на альтруистов? Более того, альтруизм до сих пор кажется чем-то настолько чужеродным, что требует какого-то научного обьяснения, в отличие от милого сердцу эгоизма. Ответ в том, что если бы наблюдался чистый искусственный отбор – т.е. эгоистов истребляли бы на корню, а оставляли только альтруистов, – так бы оно и было. Но поскольку люди уже тогда обладали зачатками мозгов, они научились приспосабливаться к этой моральной евгенике. Нет, не обманывая, как можно было бы заключить из теории игр, а по-настоящему стараясь быть хорошими, честно подавляя свои природные задатки. Т.е. распространялись не гены альтруизма, которых скорее всего нет в природе, а элементарные мозги, коими обладают все стайные животные. Так генные эгоисты становились культурными альтруистами, а все их эгоистичные гены сохранялись в целости и сохранности и только ждали своего часа, чтобы опять вылезти наружу.

– Война всех против всех

Повторюсь, вероятно биологи тоже в чем-то правы – дорога к первобытному альтруизму началась давным давно под влиянием естественного отбора. Примитивная животная коммуникация вероятно вытесняла внутривидовую агрессию и помогала строить небольшие дружелюбные стайки. Они вероятно конкурировали между собой за ресурсы, как конкурируют все вокруг. И вся их взаимовыгодная стайность была вероятно целиком основана на эгоистичном животном интересе, подкрепленном наличием все лучше работающего мозга, осознающего преимущество дружной стаи перед трагическим одиночеством. Но на этом вероятности кончаются. Как только дело от невинной конкуренции перешло к массовому геноциду, несравнимо превосходящему любые жестокости свойственные миру животных, мысли о взаимной выгоде или индивидуальном успехе стали как-то неуместны. Ситуация принципиально изменилась – коллектив стал не выгодным, а принудительным. И чем сильнее было насилие между коллективами, тем сильнее насилие внутри. Это нечеловеческое давление, убийство ради убийства, было тем горном, который переплавил эгоистичных стадных животных в самоотверженные