Четвертая Беты - Гоар Маркосян-Каспер

— И что теперь?

— А ничего. Изий выступит, свалит все на Илу, и обойдется. Главное, чтоб нашелся виновный, остальное — дело техники.

— А с Илой что будет?

— Суд и смертная казнь.

— За что?

Маран усмехнулся.

— А за то, что без конца выскакивает со своим Роном Львом, вечно недоволен, все ему не так…

— Разве за это приговаривают к смертной казни?

— Приговаривают за другое, но казнят именно за это.

Дан недоверчиво взглянул на Марана — что-то больно он разговорился.

— Что смотришь? Болтаю много? Гляди-ка, Рэта закатилась.

— Опаздываем?

— Слегка.

— Надо было раньше выйти.

— Да. Но я должен был непременно дождаться Мита, я вызвал его из Вагры, чтобы…

— Чтобы?

Маран заколебался.

— Видишь ли, Дан… Вышло так, что… Ну словом, этот скот… Изий то есть… хотел свалить на меня историю с зерном. Техническую сторону, конечно. Это его политика — он старается запачкать всех и как можно основательнее.

— И что же ты?

— Отбился. Но… Не уверен, что выберусь из этой передряги с руками и ногами. Я вот думаю, не уйти ли тебе к своей Нике, пока не поздно… Ладно, поговорим после, мы уже пришли.

У входа их никто не ждал. Они спустились по пандусу к двери, только Маран толкнул ее, как до них донесся знакомый голос. Поэт пел. Видимо, он пристроился в дальнем углу, до Дана доносились лишь отдельные слова и обрывки фраз: «свобода обманчива и разнолика… свобода во всеуслышанье говорить правду и свобода во всеуслышанье лгать… свобода пожертвовать жизнью за друга и свобода ценою его свободы выслужить…»

— Эй, кто там? — вдруг крикнули из темноты, голос Поэта оборвался, из багрового полумрака к Дану с Мараном подступили темные фигуры.

— Кто такие? — вопрос прозвучал угрожающе.

— У нас тут назначена встреча. — Маран был невозмутим.

Фигуры расступились. Отстраняя наиболее ретивых, подошел Поэт, улыбнулся.

— Я знал, что ты придешь. Спасибо. Пойдем, посидим, поговорим? — не дожидаясь ответа, он направился в свой, по-видимому, излюбленный, угол. Маран без лишних слов последовал за ним, и Дану оставалось только присоединиться, не дожидаясь отдельного приглашения.

За столиком, к которому они подошли, никого не было. На темной поверхности выделялись белые листки, рядом лежали ручка, карманный фонарик. Это и чашка карны, больше ничего.

— Никак ты стал трезвенником? — шутливо спросил Маран, но Поэт ответил серьезно:

— Время пьянок прошло.

Маран вскинул на него глаза, но промолчал.

— Селуна, принеси нам карны, — крикнул Поэт, садясь.

— Новая песня? — спросил Маран, взяв один из листков.

— Да.

— Жалко, не допел.

— Хочешь, допою? Но лучше не надо. Тебе будет трудно сделать выбор.

— Какой выбор?

— Между свободой выслужиться и свободой отдать… ну не жизнь, конечно, но… Там есть, например, такие строки… Погоди… Это, в сущности, еще черновик, я плохо помню… — Он заглянул в свои листки. — Сегодня нам даровали свободу подохнуть с голоду… И так далее. Ну что, спеть?

— Не стоит, — сказал Маран после паузы.

— Это угроза?

— Это добрый совет. Неужели ты думаешь, что среди стольких людей не найдется хотя бы одного, который счел бы подобные слова святотатством?

Поэт окинул взглядом зал. В полумраке с трудом угадывались силуэты, лиц не было видно.

— Не знаю, — признался он чистосердечно. — Но какое это имеет значение? Разве я пишу песни для того, чтобы скрывать их… неважно, от друзей или от врагов, от врагов не более, чем от друзей. В конце концов, я делаю то, что делаю, не ради пустого удовольствия демонстрировать свою отвагу… это был бы всего лишь род бахвальства, не более…

— Ну а ради чего?

— Наше общество, обманутое лживой болтовней, не подозревает, сколь оно уродливо. Я пытаюсь создать зеркало, в котором оно увидело бы себя. Тогда у него может возникнуть желание переродиться.

— А если это общество не отвернется с ужасом и омерзением от зеркала, которое ты ему подставляешь, а станет любоваться и своим правдивым отражением, тогда как? — спросил Маран.

— Тогда ему нет спасения! И все же я должен попытаться. Нельзя пройти путь, стоя на месте.

— Дорогу осилит идущий, — пробормотал Дан.

— Отличное начало для песни.

— Дарю.

— Нет, спасибо. Хорошие слова, но не мои.

— Честно говоря, и не мои.

— Идущий, — задумчиво повторил Поэт. — А вернее, идущие. Это про нас. Как думаешь, Маран?

Маран вздохнул.

— Что ты хотел мне сказать?

— Куда ты торопишься? Неужели тебе уже наскучило общество старого друга? Или ты боишься, что наверх донесут о твоих встречах с мятежным поэтом?

— Я ничего не боюсь.

— Врешь! Боишься потерять… если не жизнь, так власть.

— В моем положении власть теряют только вместе с жизнью.

— Верно. Поэтому человек в твоем положении боится потерять и то, и другое.

— Либо ни то, ни другое.

Поэт откинулся на спинку стула.

— Удивительный ты человек, Маран, — сказал он неожиданно примирительным тоном. — Знаешь, что меня больше всего мучает? Я не знаю за тобой ни одного преступления. Конечно, преступны сами ваши законы, и уже то, что ты им служишь, преступление. Но я имею в виду не это. За любым из верхушки я знаю случаи, когда они попирали даже эти законы, а за тобой — нет. Я хотел бы знать хотя бы об одном преступлении, совершенном тобой лично. Мне было бы как-то проще…

— Проще что?

— Проще жить, наверно.

— Понятно. Вычеркнуть хочешь? — Голос Марана чуть дрогнул, почти незаметно, но Поэт дернулся и впился в него взглядом.

— Тебя? Как же я вычеркну? Жизнь ведь не рукопись, чтоб ее править, — сказал он тихо.

— А почему ты не хочешь допустить, что я не совершал преступлений? — спросил Маран уже спокойно.

— Это невозможно. В нашем государстве начальник спецотдела Охраны не может не быть преступником. Его просто не держали бы на таком посту. Разве что ему известны тайны, от которых зависят судьбы сильных мира сего…

— Не будь наивным, Поэт! Подобные тайны — оружие обоюдоострое, они опасны. Человека, в них проникшего, убирают вместе с тем, что ему удалось узнать.

— А если он примет меры предосторожности?

— Какие?

— Ну например, оставит у надежных людей сведения, подлежащие обнародованию в случае его гибели.

— Ты рассуждаешь, как ребенок. Из человека, совершившего подобный опрометчивый поступок, выколотят все имена и адреса… не дай тебе Создатель узнать о пытках, которые всего лишь повседневность подвалов Крепости.