Вайолетт Винспер - Вайолетт Винспер

Он беспокойно переминался с ноги на ногу.

— Мы не можем больше здесь оставаться, — прошептал Тристан. — Нам нужно уходить, иначе этот бедняга сойдет с ума.

Она наблюдала, как с чувством явного облегчения к ним подошел официант, и в этот момент ей пришла в голову мысль о том, что то, что сейчас завершилось, уже больше никогда не повторится. Ей стало грустно. Следующее мгновение счастья требует тщательной подготовки, подобно тому, как на гончарном круге неспешно из бесформенной глины начинает вырисовываться очертание будущей формы, прекрасной и хрупкой.

Рослин достала пудреницу и припудрила слегка заблестевший нос. Когда она клала пудреницу обратно в сумку, то ее взгляд вдруг остановился на маленьком поблескивающем амулете — Руке Судьбы — единственном вещественном воспоминании о сегодняшнем дне, пролетевшем так быстро.

Как грустно и страшно, что то, что уже прошло, никогда не вернется. Никогда уже нельзя будет увидеть только что увиденное выражение лица, услышать те же интонации голоса. Каждый солнечный луч и каждая тень не повторятся снова. Все движется и изменяется в каждый следующий момент, подчиняясь воле судьбы.

— Если мы сейчас отправимся на озеро, то в это время дня лодок обычно не бывает, — словно читая ее мысли, сказал Тристан. Он понял, что ей совсем не хотелось возвращаться в гостиницу.

— Очень жарко, — сказала она. — Наверное, нам лучше пойти в гостиницу.

Они зашагали вверх по холму: на пути им попадались пустые повозки, город замер, как заколдованный.

— Город спит, и лишь спящая красавица и принц бодрствуют, — как бы размышляя вслух, сказал Тристан.

От жары и выступившего пота темные завитки волос прилипли ко лбу. Уставшие они вошли в гостиницу. Тристан взял ключи у пустой стойки, и они медленно стали подниматься вверх по лестнице. Когда они подошли к ее двери, Тристан отпер ее.

— Отдохни. Сегодня вечером я опять поведу тебя в город. — Прислонившись к стене, он посмотрел на ее мальчишечьи брюки и рубашку. — Надеюсь, ты захватила с собой платье для танцев.

Она кивнула. Затем у нее возникла мысль.

— А что если я не умею танцевать?

— Тогда я тебя научу. — И он ободряюще улыбнулся.

— Я буду с радостью снимать с этих серых глаз одну вуаль за другой — я полагаю, тебе придется многому научиться.

— Ты хочешь сказать, что я наивна? — Она покраснела. Это было заметно даже сквозь загар. — Ты — светский человек, и я удивляюсь, что я тебе не надоела.

— Совсем нет, и ты это знаешь. — Он посмотрел на залитые румянцем щеки. — Ты еще слишком молода. Тебе не льстит то, что ты привлекательна для мужчины. С другой стороны, ты еще не в том возрасте, когда женщины становятся жеманными и делают это сознательно. Арманд вырос в Европе, и я был склонен считать, что его девушки должны были бы быть привередливыми и хвастливыми.

— Может быть, с Армандом я вела себя именно так, — неуверенно пожала плечами Рослин. — Кто знает? Я — нет, к тому же говорят, мы бываем такими разными.

— Конечно, внешний облик совсем не всегда отражает внутреннюю сущность. — Он улыбнулся, взял ее руку и поднес к губам. — Я воспользуюсь тем, что ты не привередлива и совсем не хвастлива, надеюсь, твое платье хорошенькое?

— Какая очаровательная картина — Тристан и Изольда! — услышали они знакомый голос.

На другой стороне коридора открылась дверь, и, когда Тристан обернулся, Рослин заметила, как у него за спиной прошла Изабелла Фернао. В ней было что-то, что напугало Рослин. Позже она поняла, что на Изабелле было надето шифоновое платье в крупный цветок, скорее, даже это была ночная рубашка — в разрезе, скрываемом складками, мелькнула голая нога. Роскошные волосы свободно падали на плечи.

Комната, из которой она только что вышла, была не ее. Позади в дверях стоял Дуэйн: его медного цвета волосы были немного всклочены, рубашка расстегнута до самого пояса.

— Где вы были все это время? — Настойчиво потребовала от них Изабелла. — Вы заблудились?

— Думаю, что да. — Тристан продолжал держать Рослин за руку, и ей показалось, что в его ответе был и другой смысл. — А как вы… с Дуэйном?

Он сверкнул глазами в сторону своего кузена, стоящего в дверях своей комнаты, откуда только что в ночном пеньюаре вышла Изабелла.

— Мы зашли в лавку тканей. — Дуэйн говорил несколько лениво, как бы в унисон позе, которую он принял.

— Изабелла захотела купить отрез габардина — не так ли, милая? Когда мы вышли, то стали вас искать, но вы, вероятно, к тому времени уже были в самом центре базара. Я полагаю, — и тут Дуэйн посмотрел на руки Тристана и Рослин, которые они продолжали держать вместе, — вы не скучали без нас.

— Взаимно, — мягко ответил Тристан.

— Боже, — Изабелла оглядела Рослин с головы до ног, — неужели ты водил бедняжку по городу в такую жару? Не удивительно, что она так ужасно выглядит.

— Я… мне нужно пойти помыться, — и Рослин попятилась в комнату. Затем она с отчаянным юмором добавила:

— Тристан, отпусти мою руку, пожалуйста. Она мне нужна, без нее трудно мыться.

Он отпустил ее. Попрощавшись, она закрыла дверь и таким образом вышла из этой ситуации. Бедный Тристан!

Ему, должно быть было больно увидеть глиняные ноги идола, вернее было бы сказать, голые ноги и голое тело подтонким покровом прозрачного шифона!

Рослин ополоснула лицо, шею и руки прохладной водой, затем тщательно вымыла ноги, грязные от базарной пыли, и легла. Широкая арабская кровать была удобной и мягкой. Она лежала на спине и смотрела на вращающийся под потолком огромный вентилятор, который не приносил облегчения, потому что за день воздух в комнате стал горячим. Если забыть о жаре и не шевелиться, то было вполне сносно.

Она знала, что позже, когда зайдет багровое пылающее солнце, воздух станет прохладней. Она старалась думать именно об этом и ни о чем другом. Вскоре она задремала, и ей снилось, что она опять очутилась на базаре, но на этот раз она потерялась, и уже безнадежно. Она пыталась что-то объяснить, но никто ее не понимал. Тогда она побежала, спотыкаясь об огромные тыквы, то и дело попадая во дворы, где из-за висящей в воздухе дымки, она ничего не могла разглядеть, как будто бы ей мешала вуаль. В конце концов, она оказалась на площади. Вокруг стояли дома, в которых были лишь маленькие узкие, подобные бойницам, окна и сплошные стены, как в замке.

Ей стало страшно. Сиены, казалось, приближались к ней, готовые сомкнуться. Стало совсем темно, и в слезах она проснулась. Села. Сердце бешено колотилось. Никто на этом свете, ни одна душа не знала, не в силах была понять, как это ужасно — потеряться, потеряться так, как она. Рослин встала и включила свет. Комната выглядела угрюмо и неприветливо. Дышать было нечем. Она знала, что нужно выйти на улицу. Накинув легкий халатик, она открыла балконные ставни и вышла. Солнце уже почти село.