Пелевин и поколение пустоты - Сергей Полотовский

Тут не напрямую «Детгиз», но скорее общая инфантильность, заразительная детскость пелевинских текстов, совпавшая с мироощущением целой инфантильной страны.

Хорошо на эту тему высказался Сергей Шнуров: «Ну и что, что детская? “Шантарам” тоже детская книжка, как и “Робинзон Крузо”. Любые книжки рано или поздно становятся детскими. Точнее – поздно. Кто мог подумать, что в школе будут читать “Преступление и наказание”?»

Анкета

А вот как Владимир Сорокин ответил на короткую «пелевинскую анкету» для настоящей книги.

1. Нравится ли вам Пелевин? Пелевин – хороший писатель? Он вам интересен?

Нравится. Пелевин – писатель сильный.

2. Считаете ли вы Пелевина писателем № 1 в России в какой бы то ни было номинации?

Воздержусь от ответа по метафизическим причинам.

3. Когда вы впервые столкнулись с текстами Пелевина? Как это было?

В девяностые. Прочитал несколько рассказов, понял: появился писатель со своим неповторимым взглядом на постсоветскую реальность-нереальность.

4. Почему, на ваш взгляд, Пелевину удалось занять определенное место в культурном пантеоне современной России? В чем секрет его успеха?

Секрет в пристальности пелевинского взгляда. Может, он поэтому и носит темные очки?

5. Какие образы Пелевина кажутся вам максимально точными? злободневными?

Точных образов у него предостаточно.

6. Будут ли Пелевина читать через 50, 100 лет?

Через 100 – не уверен. А вот через 189 – непременно прочтут.

7. Какая вещь Пелевина удалась ему лучше всего? Ваше любимое произведение?

Рассказы, «Чапаев и Пустота», книга про лису А Хули, «ДПП (NN)».

8. Пелевин – исключительно русский, внутренний продукт или же он имеет серьезный вес в мировом литературном контексте?

Его читают не токмо в России.

9. Считаете ли вы, что все пелевинские книги – о поиске Бога?

Скорее это разговор о Человеке: кто он, откуда и куда идет.

10. Кого в Пелевине больше: сатирика, летописца или эзотерика?

Всего поровну.

«Шлем ужаса»

В глубине греческой античности Пиндар и Лас Гермионский создавали асигматические оды, отказавшись на время от употребления одной из двадцати четырех букв алфавита – сигмы.

В романе Жоржа Перека «Исчезновение» (Disparition, 1969) отсутствует самая частотная буква французского языка – «e».

От второго лица написан роман Рекса Стаута «Убить зло» (How Like a God, 1929) – впоследствии этот ход использовали во французских 1960-х. «Ты пошел, ты сел, тебе стало холодно» и т. д.

Приемов много. Что характерно, играть с такими вещами начинают в период литературного упадка, когда другие средства уже освоены донельзя и ценность высказывания банализируется простотой языка.

«Шлем ужаса» Пелевина – игра с жанром на новом технологическом этапе. Эпистолярий в чат-сообщениях.

Романы в письмах – старый прием, отлаженный и французскими сентименталистами, и нашим Достоевским в «Бедных людях» (1846).

Мир убыстряется, растут скорости всего – от передвижения до передачи и обработки информации – и скорость общения здесь не исключение. Переписка, растянутая на месяцы, уступила место перестрелке короткими репликами в интернет-чатах. Повесть в виде чата на русском материале напрашивалась. И если у кого-то возникал вопрос «кто будет первым?», то в 2005-м появился ответ – Пелевин.

«Шлем ужаса. Креатифф о Тесее и Минотавре» (2005) написан в рамках мирового издательского проекта. Владелец шотландской издательской компании Cannongate Books Джейми Бинг здраво рассудил, что все в мире – от рекламы до голливудских фильмов – строится на мифологических архетипах, и придумал предложить группе уважаемых популярных писателей из разных стран сочинить по новой вещи на старый мифологический сюжет. Хоть древнегреческий, хоть скандинавский, хоть христианский. Можно про аргонавтов, можно про Бабу-ягу. Миф продается.

Выбор авторов – дело редакции. Сюда вошли и широко известные писатели, которым было предоставлено поле для эксперимента, и не такие уж маститые. Но в целом компания подобралась внушительная. Достаточно упомянуть Умберто Эко.

История растянулась на годы. Какие-то переосмысления классических мифологем уже вышли в свет. «Краткая история мифа» (A Short Story of Myth, 2005) Карен Армстронг, «Пенелопиада» (The Penelopiad, 2005) Маргарет Этвуд, «Львиный мед. Повесть о Самсоне» (Lion’s Honey, 2005) Давида Гроссмана и т. д. Какие-то еще существуют только в проекте. Последнее произведение, вышедшее в этой серии, – «Добрый человек Иисус и негодник Христос» (The Good Man Jesus and the Scoundrel Christ, 2010) Филипа Пулмана.

Проект продолжается, но уже сейчас можно сказать, что главный его успех связан не с художественными достижениями выпущенных книг, а с «пакетированием». Подача уникальна с маркетинговой точки зрения.

Так, книга Карен Армстронг «Краткая история мифа» вышла в свет одновременно в тридцати трех странах на двадцати восьми языках. Это похоже на рекорд, но из серии «Самый толстый шахматный гроссмейстер» или «Самый высокогорный ресторан в мире».

К работе с мифологическим материалом Пелевину не привыкать. Он уже продуктивно перепахал один из главных мифов СССР – Чапаева. Он интеллектуально вырос в среде эзотериков, норовивших за каждым, самым скучным и обыденным объектом советского быта видеть древние мифологемы, наследие экзотических культов.

Что касается выбранной техники, то и здесь писатель мог похвастаться серьезным опытом. Стилистика чата тяготеет к языковой экономии за счет каламбуров, к карнавальной эстетике и неприглаженности письма на грани грубости. Только на этот раз Пелевину было куда удобнее приписывать собственные языковые шутки незадачливым героям, уклоняясь от авторства неоднозначных, но броских высказываний (лучшее из которых, пожалуй, «когда я слышу слово “дискурс”, я хватаюсь за свой симулякр»).

«Шлем ужаса» начинается с серии смайликов, заодно посылая еще один привет-поклон Набокову (см. «Владимир Владимирович»), который считается одним из изобретателей нового значка, поскольку первым высказался за введение подобного символа – «эмотикона». Продолжается «креатифф» диалогом персонажей с именами одно другого краше, запертых в индивидуальных номерах с компьютерами.

Тема «Шлема» – миф о Тесее и Минотавре.

По словам самого Пелевина, он его выбрал наугад. «Я решил сыграть в рулетку и попросил одну девочку, дочку своих итальянских друзей, выбрать для меня миф, – рассказал писатель в интервью сайту gazeta.ru в 2003 году, накануне выхода “ДПП (NN)”. – Она долго думала, а потом прислала мне мэйл с единственным словом – Minotaurus. Было очень романтично»[27]. (Впрочем, фраза «Было очень романтично» внушает подозрения, что интервью за Пелевина давал кто-то другой.)

В «Шлеме» Пелевин прежде всего решал формальную задачу, поэтому остальные детали произведения здесь из старых, уже собранных им конструкторов.

Суть книги – пространные диалоги, где один персонаж (условный ментор) объясняет другому устройство мира в парадигме теории заговора. Мир – лабиринт, лабиринтом является и мозг человека, производящий реальность, которая ни разу не объективна. Все это встречалось и в «Чапаеве», и в «Generation “П”».

Новое – схема чата, но здесь, на территории юных пользователей, Пелевин выглядит чемпионом по роликовым конькам, который пришел посоревноваться с дворовыми скейтерами. То есть тот случай, когда жизнь не подражает искусству, а берет у него реванш. Средневзвешенный чат скорее всего окажется энергичнее и остроумнее.

Выпущенный тиражом изначально меньшим, чем предыдущие книги «ДПП (NN)» и «Священная книга оборотня», «Шлем ужаса» не переиздавался. Впрочем, неудача не пошатнула пьедестал, на котором к этому моменту оказался Пелевин.

«Пелевин, может, единственный у нас писатель, который стоит отдельно от своих книжек, – говорит Анна Наринская. – Ну написал неудачно и написал. Даже такая чушь, как “Шлем ужаса”, не уничтожает его как писателя».

Каламбуры

За приговором приговор,За морем мур,За муром вор,За каламбуром договор.Гламур, кумар, amor.

Так писал Пелевин в «Элегии 2» (2003), стихотворении, целиком построенном на соположениях близко звучащих слов, из чего рождаются новые неожиданные смыслы. Это и есть одно из определений каламбура – частного случая игры слов. Каламбур проник в литературу в эпоху Просвещения, закрепился в XVIII веке и по-хорошему мог бы там и остаться, как маркер эпохи, как характерная деталь вроде мужских чулок и треуголок. Как отжившая форма познания и организации словесного мира: человечество попробовало и такое – проехали.

Примерно так на самом деле и произошло. Из популярной игры каламбур превратился в сомнительный прием, в детскую шалость, которой не место в высокой литературе. Серьезные авторы позволяли себе его лишь изредка – как шутку, отклонение от нормы.