Разбойники - Фридрих Шиллер

Моор. Что за странные речи? Что ты в горячке, что ли? или роль какую репетируешь со мною?

Даниэль. Что вы это, Господь с вами? что вы это? Не хорошо смеяться так над старым слугою. А рубец? – ужель позабыли? Господи ты Боже мой! как же вы меня тогда перепугали! Я вас так любил, а вы какую-было напасть взвели тогда на меня. Вы сидели у меня на коленях – помните, там в круглой комнате… Готов биться об заклад, что позабыли… и кукушку, что вас, бывало, так забавляла? Представьте, и кукушку разбили[50] – в черепки разбили. Старая Сусанна мела горницу – и разбила. Да, вот так и сидели вы в это время у меня на коленях, да как вскрикнете вдруг: «Готто!» А я и побеги вам за лошадкой. Господи ты Боже мой! и зачем, я старый осел, побежал-то? Ну, уж и забегали мурашки у меня по коже, когда услышал ваш крик[51]… Бегу назад, как сумасшедший – а кровь-то так и течет, а вы-то сами на полу. Мать пресвятая Богородица! как-будто кто ведро холодной воды опрокинул мне на спину… Вот всегда так бывает, если не смотришь в-оба за детьми. Ну, кабы в глазок попало, Боже сохрани и помилуй! Ведь и то, как-нарочно, в правую ручку. В жизнь мою, говорю, не дам уж дитяти ножика, или ножниц, и чего-нибудь острого в руки, говорю я… Еще к счастью – господина и госпожи не было дома. Да, да, на всю жизнь вперед наука, говорю я. Шутка ли это! Ведь выгнали бы меня, пожалуй, старика, из дома… Пожалуй… Бог прости вас – упрямое дитя вы были. Но – слава Богу – рана зажила благополучно, только рубчик остался.

Моор. Ни слова не понимаю из того, что ты говоришь мне.

Даниэль. Ладно, ладно! Было время!.. Как часто, бывало, пряничек, или бисквит тайком вам подсунешь. Уж любил я вас, нечего сказать! А помните, что вы мне еще там сулили в конюшне, как я, бывало, катал вас по лугу на графской лошади? «Даниэль» говорили вы, «подожди, выросту большой, Даниэль, сделаю тебя своим управляющим: будешь ездить со мной в карете». – «Да», сказал я, смеясь; «когда Бог продлит жизнь и здоровье, и вы не постыдитесь старика, то попрошу у вас очистить мне домик в деревне, что давно уж пустехонек стоит: там я завел бы ведер с двадцать вина и стал бы хозяйничать на старости лет». Ладно, смейтесь, смейтесь! Ах, все-то вы позабыли! Старика уж и знать не хотите! стали горды, знатны. Но вы все-таки мой дорогой господин! Правда, резвы были – уж не взыщите: но что ж будешь делать с молодою кровью? Авось, с помощью Божиею, все к лучшему уладится.

Моор (падает к нему на шлею). Да, Даниэль! Не хочу более скрываться! Я твой Карл, твой погибший Карл. Что моя Амалия?

Даниэль (начинает плакат). И мне, старому грешнику, такая радость! Покойный граф понапрасну только плакал. На покой, на покой, седая голова, дряхлые кости, убирайтесь с радостью в могилу! Ныне отпущаеши по глаголу твоему с миром, яко видеста очи мои…

Моор. И я сдержу то, что обещал тебе: возьми это себе, честный старик, за верховую лошадь. (Дает ему тяжелый кошелек). Я не позабыл тебя.

Даниэль. Что вы? что вы? Слишком много! Вы верно, ошиблись.

Моор. Не ошибся, Даниэль. (Даниэль хочет упасть ему в ноги). Встань! Скажи-ка мне, что Амалия?

Даниэль. Да наградит вас Бог. Ах ты пресвят… Ваша Амалия? О, она не переживет этого: она умрет с радости!

Моор (в волнении). Она не забыла меня?

Даниэль. Забыла? Да что это вы Бог с вами, опять говорите? Вас позабыла? – вот самим бы вам посмотреть, как она мучилась тогда, сердечная, как пришла весть о вашей смерти, что распустил теперешний наш барин…

Моор. Что ты говоришь? Мой брат?

Даниэль. Да, ваш братец, наш господин ваш братец… В другой раз на досуге расскажу вам поболее. И уж как она отделывала его, когда он, бывало, всякий Божий день делал ей предложение выйти за него замуж. Но мне нужно идти к ней, рассказать ей – принести радостную весточку. (Хочет идти).

Моор. Стой! стой! Она не должна этого знать! Никто не должен знать, даже и брат мой…

Даниэль. Ваш братец? Нет, Боже упаси! – он не должен знать этого! Он не должен… если только уж не знает более, чем нужно. О, говорю вам, есть жестокие люди, жестокие братья, жестокие господа; но я, за все золото моего господина, не хочу быть жестоким слугою. Наш барин думал, что вы умерли.

Моор. Гм! что ты говоришь там?

Даниэль (шепотом). Да когда так непрошено, незвано воскресают… Ваш братец был после покойного графа единственным наследником.

Моор. Старик, что ты бормочешь там, как будто чудовищная тайна вертится на языке твоем и не хочет с него сорваться? Говори яснее!

Даниэль. Но я скорей соглашусь с голода глодать собственные кости и с жажды пить собственную воду, чем заслужить счастье и изобилие убийством. (Поспешно уходит).

Моор. выходя из ужасного оцепенения. Обманут! Обманут. Будто молнией осветило мою душу. Подлый обман! Ад и небо! Не ты, отец мой… подлый обман… один подлый обман – и я из-за него убийца, разбойник! Очерняет перед ним… перехватывает, подменяет мои письма… Его сердце было полно любви… О, я чудовище, глупец! Полно любви было его родительское сердце… О, подлость, подлость! Мне стоило бы только упасть к ногам его; одной слезы моей было бы довольно… О, я слепой, слепой, слепой глупец! (Ударяясь о стену). Я бы мог быть счастливым… О, подлые, подлые штуки! Счастье моей жизни мошеннически, мошеннически разрушено! (В бешенстве бегает взад и вперед). Убийца! Один подлый обман – и я убийца, разбойник! Он даже и не сердился, и мысль о проклятии не закрадывалась в его сердце… О, злодей! непонятный, низкий, ужасный злодей!

Косинский входит.

Косинский. Ну, атаман, где ты это пропадаешь? Ты, как вижу, и не думаешь об отъезде.

Моор. Седлай лошадей. До заката солнца мы должны быть за пределами графства.

Косинский. Ты шутишь?

Моор (повелительно). Живей, живей! Не медли ни минуты… все брось… и чтобы ни один глаз тебя не заметил. (Косинский уходит).

Моор.

Я бегу отсюда. Малейшее замедление может привесть меня в бешенство, а он сын моего отца. Брат, брат! ты сделал меня несчастнейшим человеком на земле. Я никогда не оскорблял тебя: ты поступил не по-братски. Пожинай спокойно плоды твоего злодейства: мое присутствие да не отравляет более твоего наслаждения. Но это было не по-братски. Мрак да покроет навеки это дело, и смерть да не обличит его.

Косинский возвращается.

Косинский. Лошади оседланы: можешь ехать, когда хочешь.

Моор. Как ты скор! К чему такая поспешность? Неужели я не увижу ее более?

Косинский. Если хочешь, я сейчас расседлаю. Сам же приказал спешить, сломя голову.

Моор. Только один раз! одно, последнее прости!.. Я должен, должен до дна выпить яд этого блаженства – и тогда… Косинский только десять минут, подожди меня у садовой калитки – и мы в дороге.

Четвертая сцена

В саду.

Амалия.

Ты плачешь, Амалия? – и это сказал он таким голосом, таким голосом… Мне показалось, что вся природа помолодела, былая весна любви расцветала предо мной с этим голосом. Соловей заливался, как прежде, цветы благоухали, как прежде, и я, упоенная блаженством, лежала в его объятиях. О, лживое, коварное сердце! как ты умеешь раскрашивать свою измену! Нет, нет! прочь из души моей, кощунственный образ! Я не изменю своей клятве! ты мой единственный! Прочь из души моей вы, предательские, безбожные желания! В сердце, где царствует Карл, нет места для другого. Но отчего же душа моя, против воли, стремится к этому пришельцу? Он так неразрывно слился с образом моего Карла, стал вечным спутником моего Карла. Ты плачешь, Амалия? О, я убегу от него! – Убегу! Никогда глаза мои не увидят его.

Разбойник Моор отворяет садовую калитку.

Амалия (содрогается). Чу! Чу! словно скрипнула калитка? (Видит Карла и хочет бежать). Он! куда мне?.. Будто кто приковал меня к этому месту: хочу и не могу бежать. Не оставь меня, Отец небесный! Нет, ты не вырвешь у меня моего Карла! В душе моей нет места для двух богов, а я слабая девушка. (Вынимает портрст Карла). Ты, мой Карл, – ты будешь моим гением-хранителем! Ты защитишь меня от этого нарушителя моего спокойствия! На тебя, на тебя буду я беспрестанно смотреть – и не будет у меня нечестивых взглядов на этого… (Молча стоит, устремив взоры на портрет).

Моор. Вы здесь? – и так печальны? Слеза блестит на медальоне? (Амалия отвечает ему). Кто хе этот счастливец, о ком серебрится глаз ангела? смею ли взглянуть? (Он хочет посмотреть на медальон).